Угодный богу

– О, Амон! – заговорили они нараспев. – Истинный бог Египта, не оставляющий милостью своею многострадальную землю в самые тяжелые времена! Не отверни свой лик от Египта, восстанови справедливость, верни разум потерявшему его, заставь вспомнить утраченные истины, накажи виновных, о, могущественный Амон, покровитель Уасета… – от каждой фразы пламя факелов меркло, будто тяжко вздыхая, и, казалось, точно огромные, невидимые и страшные силы приводятся в движение от этих молитв, творимых без солнца в подземельях храма. Быть может, силы эти шли прямо из подземного царства, от коварного Сета и всех тех, кто ушел в миры мертвых, утопая в крови своих соплеменников? Море зла, таящееся в непроглядной тьме, вскипало ненавистью, над ним собирались тучи жестокости, и великая армия отвергнутых богов во главе с рассерженным Амона-Ра, подобно черным птицам, летели по серому небу подземного царства, собираясь в могучие стаи, и небо это становилось черным от их гнева, обращенного на нечестивца и предателя Эхнатона…

Египет. Ахетатон.

Что-то произошло за это время с начальником скульпторов. Он по-прежнему любил уединение и подолгу работал, не выходя из мастерской в резиденции фараона. Но все чаще его видели угрюмым, с помутневшим взором, а для Халосета стало привычным ежедневно приносить ему большой сосуд пива, без которого мастер теперь не желал обходиться. Ученика мало беспокоили причуды учителя, а, между тем, новые привычки Тутмеса были вызваны внутренними переживаниями, причины которых крылись за стенами царского дворца, где среди окружения фараона появлялись новые люди, услужливые и приятные повелителю, умные и обходительные, умевшие ублажать его слух светской беседой. Поглощенный величием дела Атона, фараон с готовностью перекладывал обязанности управления государством на плечи сметливых придворных, и был похож на дитя, увлеченное какой-то волшебной игрой. Но царица Нефертити не была от этого счастлива. Тутмес видел, как она, подобно цветку на палящем солнце, с каждым днем все больше вянет от лицемерия придворных и отрешенности фараона. Скульптор не мог спокойно видеть, как угасает ее неземная красота, тени скорби ложатся под глаза, закладывая тонкие морщинки у губ и на переносице. Но что он мог сделать, как только с болью созерцать страдания той, которая для него была дороже жизни?

Все шло своим чередом. Египет славил фараона, страна переживала счастливое время расцвета. Но не в каждом сердце царила весна…

Хеттское царство. Хаттус.

Сорокалетний Суппиллулиума, великий властитель хеттского государства, завоеватель северо-восточных египетских владений и поработитель Митанни, на троне которого сидел теперь его зять, достаточно обрюзг и выглядел значительно старше своего возраста. Его томный взор теперь казался попросту ленивым из-за опухших красноватых век, а мешки под глазами придавали лицу мрачное выражение. Суппиллулиума не ценил суету, он воплощал собой вековое спокойствие, давящую мощь, перед которой трудно было не склонить колен. Взгляд его, застывший и устрашающий, мог вызвать состояние гипноза у трепетных слуг, которые и без того его боялись.

Суппиллулиума полулежал среди роскоши драгоценностей и тяжелых тканей, и казался спящим. Однако чуть видный блеск полуоткрытых глаз нарушал это иллюзию. Царь размышлял, переваривая пищу после обильной трапезы. Он частенько именно в это время обдумывал наиболее важные вопросы. Вдоль стен, подобно статуям, стояли воины стражи. Слуга с опахалом, мальчик лет двенадцати, мерно колыхал воздух над головой властителя.

Неслышно и плавно в зал вошел согнутый пополам слуга в богатых одеждах и очень тихо, но внятно сказал, не поднимая глаз от пола:

– О, повелитель-солнце! Тебя хочет увидеть какой-то египтянин.

– Что? – Суппиллулиума медленно повернул голову в сторону говорившего.

– Он утверждает, что долгое время знал фараона Египта, Амонхотепа IV.

Словно молния проскочила в глазах царя, отражая мгновенно мелькнувшую мысль.

– Введи этого человека, – приказал повелитель хеттов, и слуга, пятясь задом, удалился.

Не прошло и минуты, как перед Суппиллулиумой предстал меднокожий человек с гладко выбритой головой, без следов растительности на лице, выражающем твердую волю и явную уверенность в себе.

Вошедший опустился на пол и низко поклонился царю, едва не касаясь пола лбом.

Затем он выпрямился и, стоя на коленях, звучным низким голосом заговорил на аккадском:

– Приветствую тебя, царь-солнце! Слава о тебе разнеслась по всей земле, созданной богами. О силе и разуме твоем слагают гимны. Да не оставят тебя боги своей благосклонностью.

Суппиллулиума спокойно выслушал тираду вошедшего, а после того, как гость умолк, тихо спросил:

– Кто ты?

Казалось, человек ждал этого вопроса.

Он поднялся с пола и, вежливо склоняясь в пояснице и прижимая правую руку к груди, где бьется сердце, степенно отвечал:

– О, солнце! Я тот, чье имя Такенс, и кто когда-то был верховным жрецом Амона в столичном храме Амона-Ра.