Угол атаки

Мама – человек твердых принципов. Очень твердых и очень, как бы это выразиться, взаимоисключающих, что ли… Принципы для нее что-то вроде набора ножей или хирургических инструментов, среди которых она выбирает подходящий, чтобы приставить к горлу человека и заставить его делать так, как ей нужно.

Тяжело вздохнув, Ирина решила, что, пожалуй, обойдется без маминых, безусловно, разумных и высокоморальных аргументов и примет решение без ножа у горла.

Поговорить с сестрой? Но они всю жизнь враждовали, всегда одна была хорошая девочка, а другая дрянь неблагодарная, которую хорошая девочка должна была всячески порицать и шпынять. Потом роли менялись, и бывшая дрянь, естественно, возвращала обиды с процентами. Кажется, за все детство был только один эпизод, когда они что-то делали дружно, – это когда блевали в папин портфель. Так и жили, пока не вышли замуж. Когда разъехались, то несколько лет вообще не вспоминали друг о друге, встречаясь только на семейных праздниках без всякой радости, как чужие. Несколько лет назад стали сближаться, робко, по чуть-чуть, но до стадии откровенности и взаимовыручки еще очень и очень далеко.

В принципе, мать есть мать, самый родной человек, можно и стерпеть от нее науку жизни, но главная опасность в том, что, если Ирина избавится от ребенка, позже мама найдет способ донести эту информацию до Кирилла. Обязательно расскажет, сто процентов, тут, что называется, к бабке не ходи. Как бы мимоходом ляпнет, как бы в приступе беспокойства о дочкином здоровье, и упрекать ее, что не сохранила тайну, будет бесполезно. Мама очень натурально похлопает глазами: «Ой, прости, я случайно, а что такого, он твой муж, имеет право знать такие вещи», а потом и огрызнется: «Я не просила тебя впутывать меня в вашу половую жизнь!» Главное, дело будет сделано, брак дочери разрушен.

Нет, разговор с родственниками исключается.

Лучше всего поделиться с Гортензией Андреевной, старушка точно не подведет, но она старая дева, с ней просто неловко обсуждать такие вещи. А главное, она человек героический и коммунистический, в ее глазах аборт, наверное, хоть и не смертный грех, но все равно дело стыдное, потому что советская женщина должна выдерживать все выпавшие на ее долю испытания. После войны вдовы одни поднимали ребятишек, и посмотрите, каких прекрасных людей вырастили! А сейчас что, ни войны, ни разрухи, благополучие кругом, а вы, Ирочка, боитесь произвести дитя на свет!

Догладив белье, Ирина вспомнила про микстуру.

Достала из сумочки пузатую бутылку, на этикетке которой очень по-старомодному было выведено чернилами латинское название, подкинула в ладони и убрала в холодильник, решив выпить в крайнем случае, если уж совсем не сможет уснуть.

Тут раздался телефонный звонок. Ирине показалось, что гудки частые, значит, межгород, и она стремглав понеслась в прихожую. Решение молчать о беременности было забыто, но на проводе оказался всего лишь прокурор Макаров, и от разочарования она даже не удивилась, что Федор Константинович на ночь глядя попросился зайти.

Самым разумным представлялось объяснение, что новоиспеченному папаше нужны детские вещи, и Ирина протянула руку к ящику, в котором хранила ползунки с распашонками, но тут же отдернула, будто ручка ящика была раскалена. Нет, она пока не готова признать, что младенческое приданое больше не понадобится ей самой.

Однако Макаров, появившийся на ее пороге минут через десять после звонка, заговорил совсем о другом:

– Я заезжал днем к вам на службу, но, увы, не застал, поэтому позволил себе дерзость скомпрометировать вас вечерним визитом.

– Ничего, – улыбнулась Ирина.

Федор Константинович за руку поздоровался с Егором, подмигнул сидящему у Ирины на руках Володе, отчего у младшего сына сделалось удивительно суровое лицо, несмотря на все протесты хозяйки, снял ботинки и прошел на кухню.

– А где ваш доминирующий самец? – спросил Макаров, садясь на табуретку и доставая маленькую бутылку коньяка. – Я думал, мы с ним по пять капель за мою легкую дорогу…

Ирина сглотнула.

– Он на военных сборах, – сказала она внезапно севшим голосом.

Коротко кивнув, Макаров заговорил с Егором о том, нравится ли ему музыкальная школа, или он ходит туда из-под палки по злой воле родителей.

Ирина глядела на прокурора во все глаза – за все время их общения она вряд ли упоминала о том, что Егор ходит в музыкалку, больше одного раза.

– Ну что вы смотрите? – улыбнулся Макаров, когда Егор забрал Володю и увел в комнату. – У меня очень хорошая память, поэтому порой я и правда способен произвести обманчивое впечатление внимательного и участливого человека.

– Я поняла, Федор Константинович.

Макаров легонько коснулся ее руки.

– Он вернется, Ира.

Она промолчала.

– Я могу вам это сказать практически точно, – продолжал Макаров, понизив голос. – Работа идет организованно, с соблюдением мер радиационной безопасности и под контролем врачей. Тех, кто получил дозу, отправляют домой или в госпиталь.

– Но ведь лечения от этого нет…

– Ну как нет, Ира! Если мы с вами чего-то не знаем, это не значит, что этого нет. Скажите, чем я могу вам помочь?