Угол атаки

Радость потухла мгновенно. Выйдя из дедовой комнаты, Стасик аккуратно повесил куртку в шкаф и ушел читать, не сказав ни слова.

Лиза побежала утешать сына, а Иван остался растерянный и пораженный. Он не думал, что отец может быть так жесток.

Потом, конечно, убедил себя, что это они с Лизой виноваты, не учли непреклонный нрав отца, но все равно осталось на душе что-то нехорошее. И у Стасика наверняка осталось.

…После ужина Иван решился.

– Можно? – Он заглянул в комнату к отцу.

Папа сидел в кресле и читал.

– Да, сын, заходи, – сказал он, откладывая книгу, – слушаю тебя.

– Пап, может быть, ты в соответствии с курсом попробуешь политику разрядки? Объявишь мораторий на ядерные испытания, всякое такое?

Отец взглянул на него поверх очков:

– Ты пьян?

– Я имею в виду, давай пока не трогать Стасика. Он же маленький…

– Что значит не трогать? Что за терминология, я, в конце концов, ему родной дед, а не мальчишка во дворе!

– Извини, слово не то подобрал. Просто давай будем к нему добрее, что-то простим лишний раз.

– Иван, попустительство и доброта разные вещи. Вы и так слишком много спускаете ему с рук, прикрываясь его болезненностью. Вырастите расхлябанного маменькиного сынка, барчука, ужаснетесь, а поздно будет.

Иван поморщился. Внезапно ему стало тошно от всех этих высоких эпитетов и цветистых выражений, которыми отец обильно уснащал речь, когда дело шло о воспитании детей. Бесконечные барчуки, кисейные барышни, оранжерейные цветки мелькали калейдоскопом, заслоняя суть.

– Я не говорю, что надо все позволять.

– А что ты тогда хочешь? Нет, все-таки надо сходить в парторганизацию детской поликлиники, пусть знают, какое вредительство творится у них под носом. Вместо того чтобы лечить детей, врач сеет раздор в семьях, распространяя мракобесие. Шутка ли?

Иван вгляделся в отца повнимательнее, надеясь, что он это не всерьез, но не заметил и следа улыбки.

– Просто давай без бойкота. Если что-то не так, скажи, объясни, как надо, и все.

– Ах, сын, разговоры дело пустое. Закрепить надо, а как? Мне вот отец ремнем ума вкладывал, а у меня духу не хватило тебя бить. Сейчас думаю, может быть, и зря. Может, не такая уж глупая пословица, что кто жалеет ремня, не жалеет ребенка.

– Да, и «бьет – значит любит», тоже перл народной мудрости, – буркнул Иван. Про то, как быстро отец постигал науку жизни через ремень, он слышал неоднократно.

– Лучше мы накажем, чем жизнь, – произнес отец с нажимом, – и ты меня, пожалуйста, не учи.

– Я просто прошу тебя быть к нему добрее. Ведь он страдает, Лиза огорчается, пап, неужели тебе самому приятно, когда разлад в семье?

Отец молча встал, снял очки для чтения и аккуратно убрал их в черный пластмассовый футляр. Тщательно протер замшевой тряпочкой стекла очков для дали и надел. Откашлялся:

– Иван, ты должен благодарить меня, что я выполняю твои отцовские обязанности, пока ты гуляешь и пьянствуешь неизвестно где.

– Я? – От удивления Иван сел на край отцовской кровати.

– Ну не я же. Ты наплевал на семью, развлекаешься со всякими бэ…

– С какими бэ, папа?

– Понимаю, что тебе не хочется так называть, но суть от этого не меняется. Женщина, которая путается с женатым мужчиной, – бэ и ничего больше.

Иван набрал уже воздуха, чтобы объяснить, но в душе вдруг появилось почти забытое чувство отчаяния и безысходности, будто внутри тебя черная дыра, которая сейчас тебя же и засосет. Так с ним в детстве бывало, когда он говорил правду, а отец отказывался верить.

– Ты лжешь про вынужденную посадку, чтобы провести ночь с чужой женщиной, шатаешься где-то, приходишь пьяный…

– Я был у Зайцева. Если хочешь, позвони ему и спроси.

– Вот еще унижаться! Естественно, он подтвердит.

Иван встал. В детстве он готов был о стену расшибиться, лишь бы только отец ему поверил, что-то доказывал, но всегда безрезультатно. Самое лучшее сейчас уйти, пока он не сорвался на крик.

– Ты ведешь себя недостойно, сын! Сначала сам возьми себя в руки, а потом уже мне давай советы по воспитанию.

Остатки самообладания ушли на то, чтобы не хлопнуть дверью. Иван стремительно переоделся в спортивный костюм и целый час бегал вокруг квартала, сжигая адреналин, который все выплескивался и выплескивался в кровь, когда он думал, что опять придется просить прощения непонятно за что.

На следующий день у Стасика с утра была уже нормальная температура. Лиза ушла на работу с легким сердцем, а Иван занялся готовкой. Ради такого удивительного зрелища, как папа на кухне, Стасик даже отложил свои книжки и стал помогать, не делом, так советом. Совместными усилиями они бодро сварили мясо в большой кастрюле с ромашкой на боку, ловко и тщательно сняли накипь, после чего убрали огонь. Иван принялся резать капусту, а Стасик голосом Левитана читал теоретическую часть про супы в книге о вкусной и здоровой пище.

Всякие пряности Лиза хранила в таких же красных банках в горошек, но маленьких, и Иван все перерыл в поисках перца и лаврового листа. Горошек нашелся быстро, но для курицы ему нужен был молотый, который спрятался в банке с надписью «гвоздика».