Угол покоя

Она отвернулась от комнаты Нелли и подошла к заднему окну, в которое виден был ручеек под пригорком. Проходящие отары овец затоптали ручеек и частично его погубили, и теперь там был колодец, а над ним ветряк, который должен был, когда дует ветер, качать воду на самодельное водяное колесо; вода по желобу должна была поступать оттуда в гидравлический таран, поднимающий ее на бóльшую высоту, а дальше по другому желобу течь в канаву, идущую достаточно высоко, чтобы орошать огород. У неподвижного колеса Сюзан увидела Оливера, он был один, наклонился, разбираясь с какой‑то трудностью. Солнце делало его еле видимым, стертым. Голая земля, которая при обычном освещении была цвета какао, блестела, как снег. Оливер покрутил ветряк рукой, пока в верхнюю чашку водяного колеса не вылилось немного воды. Колесо повернулось на несколько дюймов, вода выплеснулась в подставленную шляпу, и он надел мокрую шляпу на голову. В одиночестве, поглощенный пустым маетным делом, он был похож на здешнего фермера-переселенца.

Когда она открыла окно, с глубокого подоконника посыпалась пыль. Наружный воздух, горячий даже с теневой северной стороны, хлынул ей в лицо. Она подала голос, и Оливер выпрямился, повернулся.

– Где Олли? Я думала, он с тобой. И где миссис Брискоу?

Он положил гаечный ключ и поднялся по склону до забора вокруг огорода.

– Что?

– Где Олли и миссис Брискоу?

– У реки.

– Он должен был заниматься чтением.

– Знаю. Я его отпустил.

– Напрасно ты так поступаешь. Ему надо заниматься.

– Это верно. – Он прищурился, глядя на нее против солнца. – Я подумал, жарковато сейчас.

– В доме далеко не так жарко, как снаружи. Ты солнечный удар получишь, не надо тебе там работать.

Вместо ответа он приподнял над головой капающую шляпу и вновь ее нахлобучил.

– Как чувствуешь себя? – спросил он.

– Неплохо. Но я не хочу, чтобы Олли ходил на реку в такой ненадежной компании, как миссис Брискоу. Что если змея?

– Я думаю, Олли бы ее прикончил.

– Ты напомнил ему, чтобы он не плавал и не заходил в воду?

– Да ладно тебе, – сказал он. – На него можно положиться. Старуха Брискоу захотела, чтоб он ее сопроводил, одной, видно, не по себе. Просто спустились в каньон, там прохладней. – Он щурился, глядя снизу, между ними была полсотня шагов сухого от солнца гравия. – Привести их?

– О, нет, нет. Просто не позволяй ему отлучаться слишком надолго.

– Хочешь, ее приведу, эту Брискоу?

– Да зачем!

Она закрыла окно. Сквозь пыльное стекло видно было, что Оливер постоял немного, глядя на дом. Потом пошел обратно к ветряку, крутанул его еще раз и снова намочил шляпу.

Она ощутила покалывание, как будто водяная прохлада коснулась и ее горячего лица и шеи. С завистью подумала, как приятно было бы ступить в воду босиком, как живительны гуляющие вдоль реки струйки прохладного воздуха, такие же постоянные в своей переменчивости, как журчание потока. Там, в теснине каньона, сумрачно, свежо. Может быть, с помощью Оливера, спуститься, а потом назад? Нет. Неразумно. После месяцев чрезвычайной осторожности безумием будет рискнуть ребенком за считаные дни до родов.

Но она пошла к другому окну, чтобы хоть увидеть реку; отодвинув занавеску, посмотрела вниз, вдоль выбеленного солнцем склона. Перед глазами лежала их жизнь – с ее стесненностью, с ее импровизациями, с ее красотой, с ее бренностью. Из теснины речной поток, белея и пенясь, вливался в минеральную зелень омута, которая быстро разглаживала пену. В нижней части омута вода зримо вспухала, вставая валиком перед каменной осыпью, и заворачивала вправо, где был проход. Стиснутая, гладкая, как стекло, она текла под мост, затем в расщелину под скалой Эрроурок и пропадала из виду. Словно живое существо, дикое и пугливое, она то вырывалась из тени на солнце, то змеей вновь ускользала в тень, игнорируя их вторжения: “Пастора”, вытащенного на гальку, сарай, стог сена и ограду из жердей на маленькой круглой площадке с корралем на том берегу. Их тропа шла от корраля понизу, исчезала за выступом скалы и снова появлялась у дальнего конца моста.