Угол покоя

– Да? – Оливер взглянул на нее искоса. – Они все одного полета птицы.

– Но они ни за что такого не допустят!

– Кендалл – управляющий, – сказал Оливер. – С точки зрения акционеров, хороший. Рудник приносит хорошие дивиденды. Они не поставят свои доходы под удар только из‑за того, что он уволил машиниста-корнуольца.

– Но ты говоришь, он и тебя не прочь уволить, а это может повредить компании. Сколько ты сберег им денег с этим подъемным механизмом!

– Меня он не уволит, – сказал Оливер. – Просто постарается, чтобы я сам ушел. Назавтра после того, как я говорил с ним про Трегонинга, он велел Эрнандесу повесить эту табличку. Это ведь не значит: нельзя курить. Это значит: смотри у меня, молодой человек.

– А ты стоишь перед ней и куришь!

– Ага.

– А если он увидит?

– Хорошо бы увидел.

– Но вдруг он даст тебе нагоняй?

– Он даст его первый и последний раз.

– Оливер, – серьезно спросила она, – какой нам самим резон оставаться?

– Такой, что я все еще учусь, – сказал он. – Я получаю массу полезного опыта, а опыт – капитал инженера. К тому же никакая другая работа меня не ждет. К тому же тебе тут нравится, и ты не все еще нарисовала.

– Мне бы не нравилось, если бы я знала. И теперь уже не нравится.

– О, да ничего нового, – сказал он. – Просто тяжелый момент прямо сейчас.

– Невыносимо думать, что тебе приходится покоряться этому человеку.

– Покоряться? – мягко переспросил он. – Разве я ему покоряюсь?

Пронзительный семичасовой гудок, вырвавшись на волю, переметнулся через ущелье. На его жалобном излете вошел мистер Эрнандес. Выглянув на улицу, Сюзан не увидела ни единого мужчины – женщина-другая, и только. Ни одного отставшего, кто торопился бы к штольне, к надшахтной постройке, к вагончику. Этим утром опоздавших не было. Шпики, предположила она, донесут: предметный урок, преподанный через Трегонинга и двоих мексиканцев, усвоен. Когда она только приехала, здешний порядок показался ей похожим на военный. Теперь понятно стало, чем он обеспечен.

– Buenos dias[69], – ответила она на негромкое приветствие Эрнандеса. Они условились разговаривать между собой только по‑испански, и беседы их в результате сводились в основном к “здравствуйте” и “до свидания”.

Оливер положил ей на спину ладонь.

– Ты лучше иди теперь. Никаких посторонних в этом кабинете, да, Чепе[70]?

Эрнандес тихонько прищелкнул языком.

– Вы слышали? Он обещал уволить всякого, кто купит у Трегонинга что‑нибудь из его обстановки.

Несколько секунд Оливер молчал, только смотрел на Эрнандеса ровным взглядом.

– А что Трегонинг?

– Что он может сделать? – сказал Эрнандес. – Отдает вещи даром.

Оливер задумался, глядя на Шейкрэг-стрит в грязное окно.

– Вы тут давно, Чепе? – спросил он наконец.

– Шесть лет.

– И ни разу никаких неприятностей с асьендой?

– Нет, – ответил Эрнандес со слабой улыбкой.

– Хорошо, – сказал Оливер. – Еще восемь лет верной службы – и можете дослужиться до такой же награды, как Трегонинг.

– Я слежу за собой, – сказал Эрнандес. – У меня мама и две сестры.

Нечаянно увидев со стороны, как глубоки и жестоки противоречия на руднике, Сюзан почувствовала себя домашней хозяйкой, которая, выглянув в окно своего тихого опрятного жилища, наблюдает за свирепой мужской дракой. До этого она была, как хрупкая вещь, окутана ватой. Каждый взгляд между двумя инженерами был утяжелен смыслами, от которых она прежде была защищена. Она видела обоих только когда они оставляли рудник и управляющего за спиной. Она знала мужа не как инженера, но как верного друга, возлюбленного, слушателя, домашнего мастера на все руки. Рисуя для мистера Хауэллса и “Атлантика” двух сестер Эрнандеса, она изобразила их томными, стройными, семейственными, предлагающими ей, гостье, инжир и местное вино. О том, на каком опасном краю они живут, как сурова их возможная доля, она не задумывалась, плененная их изяществом, их темными выразительными глазами, элегантностью их танца, красотой ребосо или мантильи поверх волос, женственностью движений и поз. Негодуя, она почти жалела сейчас, что отправила эти доски, лучше бы послала что‑нибудь более близкое к правде жизни в шахтерском поселке. Но как бы она могла приблизиться к этим жизням настолько, чтобы верно их нарисовать? Год без малого она в Нью-Альмадене – и видела только его живописную внешность.

– Иди, Сюзан, ступай себе, – сказал Оливер. – Что толку расстраиваться? Так вот на руднике дела обстоят.

– Хорошо, я пойду. – Но положила ладонь ему на руку. Посмотрела на Эрнандеса, улыбнулась ему. – ¿Con permiso?[71] – Он вскинул брови, восхитившись ее лингвистическими дарованиями, и отвернулся, прикинулся глухим. В дверях она сказала Оливеру: – Нас с мальчиком не принимай в расчет ни на секунду. Не поступайся своими принципами.

– Уверена?

– Абсолютно.

– Ладно, поглядим. Может быть, он власть показал и теперь уймется.