Угол покоя

Она не стала задерживаться в поселке корнуольцев и не пыталась рисовать, хотя туман уже начал рассеиваться. Пошла прямиком домой мимо бака с водой, где собрались погонщики и мальчишки, где aguador, уже вернувшись после первой возки в гору, заново наполнял свои бочонки. Людские взгляды, когда она шла сквозь них, обычно ей мешали, даже если ее сопровождал Чужак и нечего было опасаться. Теперь, однако, когда она увидела, какими гнилыми нитками сшиты жизни этих людей, она шла сквозь их взгляды с яркой улыбкой товарищества и симпатии, с улыбкой до того непреклонной, что лицу было больно, когда она наконец их миновала. Рассказать подобную историю сейчас, в двадцатом веке, любому американцу, и он непременно захочет знать, как начальству сошло с рук это безобразие. Почему люди не устроили забастовку? Попробуй сегодня выкинуть такой номер, и Объединенный профсоюз горняков свяжет предприятие по рукам и ногам. Помню, однажды связали “Зодиак”, когда мой отец занимал на руднике руководящую должность, – а все из‑за того, что администрация таскала туда-сюда сумки с обедами рабочих, чтобы предотвратить воровство золотоносной руды. “Не подглядывать в нашу раздевалку!” – такой выдвинули лозунг. Комариные укусы, если сравнить; досадные помехи, а не произвол. Что показывает, насколько нам необходимо чувство истории: без него мы не будем знать, как выглядел настоящий произвол. Когда Кендалл начальствовал в Нью-Альмадене, до создания Объединенного профсоюза горняков оставалось полвека, до возникновения Западной федерации шахтеров – поколение; организация “Индустриальные рабочие мира” будет основана только в 1905 году.

Запад моих бабушки и дедушки, приходится мне раз за разом напоминать и другим, и себе, это ранний Запад, последняя обитель свободнорожденного американца. Запад, чьи владельцы живут в Бостоне, Филадельфии, Нью-Йорке, Лондоне. Свободнорожденному американцу, если он работает на одну из этих корпораций, повезло, если у него нет семьи, ибо тогда у него появляется выбор: он может уйти, если его что‑то не устраивает. Если же ты Трегонинг, то тебе повезло, если тебя просто уволили, не проломив при этом башку. И, само собой, когда ты уволен, тебя заносят в черный список. Трегонингу не работать больше на подъемнике, по крайней мере в Калифорнии. Он в итоге окажется на каком‑нибудь ранчо в долине, будет делать непривычную работу за несколько долларов в месяц и жить в лачуге.

“За то, что купил отрезки трубы не в лавке компании!” – скажет кто‑то.

Именно так. Грубая ошибка. Правила ему были известны.

Когда Оливер еще до полудня вошел в калитку, она по лицу поняла, чтó он ей скажет. Он шел быстрой походкой, жестко отстукивая каждый шаг, и прерывисто, с запинкой начал, не доходя до веранды:

– Ну, словом… хочу тебе… мы, похоже… ты готова переезжать?

– Ты уволился.

– Ушел. Уволился – слишком было бы вежливо. Еще немного, и я бы начистил ему физиономию.

– Оливер, я рада! – Она не сомневалась, что рада. Она воодушевилась, вспыхнула, словно это ее оскорбили, ей бросили вызов. Она скорей готова была спуститься с горы с ребенком на руках и без всякого имущества, только с тем, что на ней надето, – хотя надетое выглядело бы безупречно, – чем уступить единую пядь, чем просто даже признать существование Лоуренса Кендалла. – Я не могла бы тебя уважать, если бы ты остался, – нетвердо проговорила она и взялась за его руку повыше локтя, жесткую, как дубовая ветка. Он странно, свирепо оглядывался по сторонам, как будто искал, куда плюнуть. – Что случилось? – спросила она.

– Ха! Что случилось? Он спустился и велел мне взять строительную команду, вывести ее через штольню Дэя и снести дом Трегонинга.

– Что?

– Трудно поверить, да? Вот ровно этого он хотел. Команда сейчас этим занимается, бедняга Чепе над ней начальствует.

– Но снести дом? Зачем? Ради какой выгоды?.. Он уже уволен.

– О, конечно! – сказал он. – Разумеется. Он уволен, ему не разрешили ничего продать. Но этого мало, урок надо вдолбить. Дом Трегонинга был его собственный, другой управляющий, до Кендалла, позволил ему построиться на земле компании за арендную плату доллар в год. Чтоб удержать умелого работника. И вот Кендалл сейчас этот дом сносит и землю саму выжжет. Там уже тридцать китайцев растаскивают доски и все прочее, а корнуолки просто стоят толпой на холме и смотрят. Ни слова не говорят, как будто глядят на повешение. Даже странно, что он всю семью его не повесил или не согнал с горы собаками. Они стоят отдельно, тоже смотрят. Из соседей никто даже заговорить с ними не смеет.

– Надеюсь, ты, душа моя, с ними поговорил. Поговорил, да?