Угольная крошка

Прошло много времени с тех пор, как он подумал, что больше не может – нужно сказать им, чтоб они шли дальше без него, что он тормозит их, – и вот они наконец оказались в квершлаге, где стояла старая бытовка. Здесь на несколько десятков метров своды становились выше. Покосившаяся хибара выглядела совершенно заброшенной. Она лежала в тени горного выступа, и внутри было темно.

Шахтеры остановились перед старой, обитой железом дверью со стальным засовом.

– Вы, наверное, хотите зайти первым?

Кнут толкнул дверь и шагнул внутрь. В нос ударил запах спертого воздуха, пропитанного тишиной. Он споткнулся обо что-то металлическое, задребезжавшее по полу. В бытовке стояла кромешная тьма. Она поглотила его, отделив от остальных. Кнут застыл. Кажется, он услышал какой-то звук? Но в свете налобного фонаря он не увидел ничего особенного.

– Давайте, зайдите тоже, – крикнул он остальным с нескрываемой досадой в голосе.

Ее здесь не было. Они все же ошиблись. Следовало делать, как он говорил: допросить сначала Лейквика. Кнуту хотелось наверх, прочь отсюда как можно скорее, назад, к расследованию. Он подал знак одному из шахтеров, что надо возвращаться.

И в этот момент второй горняк нагнулся и поднял что-то с пола.

– Смотрите. Здесь совсем недавно кто-то был. Готов поклясться.

В руках у него в свете трех налобных фонарей поблескивали наручные часы на стальном ремешке.

Глава 25. Старая шахта

Немногие вспомнят о смелых

Отважных простых горняках.
Рабочая песня звенела
И замерла в их сердцах.

Суббота 24 февраля 16.30

Мужчина шел широкими шагами вверх по склону, сгорбившись и чуть подволакивая ноги. Он был одет в старый, подбитый мехом анорак из желтовато-серого сукна, такого потертого, что определить его изначальный цвет было сложно. На голове у него была шапка-ушанка, на ногах – массивные кожаные сапоги, тоже очень поношенные, из-под голенищ которых торчало несколько слоев шерстяных носков. Руки покрывали кожаные рукавицы поверх варежек грубой вязки. В таком наряде ему был нипочем самый лютый холод, поэтому крутой подъем заставлял его попотеть.

Со стороны могло показаться, что он петляет по каменистому склону, сворачивая наобум, как будто ищет другой путь наверх. Но он знал, что делает. Маршрут его шел по своеобразной тропе, выложенной короткими, грубо отесанными бревнами, которые на самых крутых участках служили ступенями. Они все еще виднелись из-под снега на обдуваемом ветрами косогоре.

Он и не думал прятаться. На дворе стоял ранний вечер, было уже темно, как обычно в это время года – серо-стальные сумерки. К тому же никто и не смотрел в его сторону. Даже если кому-то случится в эту пору ехать в направлении Адвентдалена, вряд ли он станет поднимать глаза на эти пустынные высоты и высматривать человека, карабкающегося по заснеженному склону. Людей здесь почти не увидишь, ни зимой, ни летом. Все-таки мало кому было дело до полуразвалившихся надземных строений старой шахты.

Из всех шахт в Лонгиере она единственная не имела никакого номера. Предполагали, что отверстие в горе было остатками пробной выработки, одной из первых попыток добывать уголь, возможно, аж в 1916 году. А значит, эта небольшая копанка – ровесница шахты А1 со входом прямо над церковью? В наши дни от той шахты, что считалась самой первой в Лонгиере, сохранились лишь остов надземной части да угольный склад.

За пару лет до этого на Шпицберген приезжали археологи – международная группа, больше всего заинтересованная в раскопках заброшенного кладбища 1917 года, а также нескольких старых захоронений в окрестностях. Но одна энергичная канадка потащила Хьелля Лоде из администрации на воскресную прогулку к посеревшим от времени и непогоды остаткам строений на склоне Бреиносы. Консультант по культурному наследию вынужден был признать, изнуренный крутым подъемом, что здешние постройки мало походили на остатки «Американки», как народ прозвал шахту А1. Тут разработкой, вероятно, занимался кто-то другой.

Позднее многие находки в полуразрушенной надземной части показали, что некоторые тамошние инструменты относились к 1899 году – просто-напросто потому, что имя их владельца, вместе с датой, было выжжено на рукоятке. Может, то был год, когда давно почившему шахтеру выдали этот инструмент? А что, если этот инструмент принадлежал первому норвежцу, ставшему добывать уголь на Шпицбергене? Уж не остатки ли это той пробной выработки, что сделал Сёрен Закариассен из Тромсё, заплывший в Ис-фьорд в 1899 году?