Угрюм-река

– Ну а Петр Данилович Громов, как, по вашему мнению, мог он быть убийцей или нет? – спросил он, сдерживая раздражение, и стал ожесточенно чесать носком сапога щиколотку правой своей ноги: очевидно, публика натрясла в зале блох.

Ибрагим ребячески громко засмеялся и сказал:

– Хозяин был пьяный каждый день. Ему в корова не попасть.

Тогда подсудимого сердито спросил прокурор:

– Ну а хозяйский сын, Прохор Громов, мог убить Анфису Козыреву?

Ибрагим боднул головой, привстал на цыпочки и быстро отступил два шага назад.

– Что ты! Сдурел?! – закричал он на прокурора, оскаливая зубы и вращая белками глаз. – Руби скорей мой башка, вырывай сердце!.. Чтоб Прошка стал убивать... Прошка любил Анфис само крепко, само по-настоящему. Лучше поп пусть убил Анфис, отца Ипат. С ума ты сошел совсем, судья!.. Дураком надо быть, чтоб судить джигита, совсем дураком. Отпускайте, пожалуйста, Прошку. Не надо его судить.

В груди Прохора волной прокатилось радостное, но в то же время звериное, дурное чувство.

Допрос продолжался долго. Под вечер он перешел к прокурору и защитникам. Для суда и присяжных заседателей виновность Ибрагима осталась все-таки под вопросом. Показания свидетелей: Варвары, Ильи Сохатых, отца Ипата и прочих, были также в пользу подсудимого. Нет, вряд ли Ибрагим-Оглы действительно убийца.

На следующий день утром берут под допрос и перекрестный обстрел Прохора Громова.

По залу растеклась любопытствующая настороженность: сотни взглядов влипли в круглые плечи подсудимого, его гордо откинутую черноволосую голову. Звякнул звонок, шепот зала и скрип стульев смолкли.

Вопросы председателя ставились так странно, что подсудимый всякий раз находил лазейку вполне оправдать себя. Публика вскоре же заметила недопустимую со стороны председателя некую приязнь к подсудимому. Какой-то желчный скептик даже довольно громко сказал соседу:

– А ведь, пожалуй, подмазали где надо?

Эта фраза попала в уши Иннокентию Филатычу: он вздохнул, посмотрел на потолок и сделал постное, благочестивое лицо.

Но вот за Прохора принялся прокурор, и настроение зала изменилось.

Невысокий, плотный, лохматый и весь, почти до глаз, заросший черной бородой, прокурор напоминал таежного медведя. Он обладал сильным, наводящим трепет басом, широким мужичьим носом и чуть раскосыми, навыкате, пронизывающими глазами. Его обычно боялись не только подсудимые, но даже сам председатель и весь зал. И фамилию он носил грозную – Стращалов. Вот к этому-то мрачному человеку Анфиса когда-то и везла свой тайный документ.

– Скажите, подсудимый! – встав за свой пюпитр, крикнул прокурор в публику. Все враз съежились. Прохор отстегнул ворот рубашки и робко глянул прокурору в волосатый рот. – Скажите, подсудимый, могла ли состояться ваша женитьба на Нине Куприяновой, если бы Анфиса Козырева была жива?

– Да, наверное, состоялась бы, – подумав, ответил Прохор.

– Скажите, Анфиса Козырева была вам близка физически? Вы были с ней в связи?

– Нет.

– Это вы твердо помните?

– Да.

– Как вы относились к своей матери?

– Очень любил ее... Жалел...

– Почему жалели? Какая причина вашей жалости?

– Так... вообще.

– Если бы ей угрожала смертельная опасность, могли ли б вы отдать за нее свою жизнь?

– Мог бы, – без колебания ответил Прохор.

Ибрагим-Оглы прищелкнул языком, тихонько сказал:

– Молодца Прошка!.. Джигит... Цх!..

– Могли бы вы, защищая честь матери, убить человека?

– Человека вообще – пожалуй, мог бы... В запальчивости. Анфису – нет.

– Разве я спрашиваю вас про Анфису? – И прокурор, держась за пюпитр, нагнул шею и ткнул медвежиной головой в воздух по направлению к Прохору. – А почему вы не могли бы убить Анфису?

– Я ее... Она мне... Она меня любила, была влюблена в меня... А я ее не любил.

– Она вас любила, вы ее нет... Так? Хорошо-с. Но ведь она была необыкновенной красоты и молодая... – И прокурор моргнул хохлатой бровью на фотографический портрет красавицы Анфисы, лежавший, вместе с ружьями, на столе, возле председателя. – Почему ж вы...

– Я считал ее злым гением нашего дома, – перебил прокурора Прохор.

– Отлично-с... Злым гением дома. Не были ль у вас размолвки из-за нее с вашим отцом?

– Нет... Впрочем, были... Я вступался за мать, за спокойствие матери.

– А не припомните ли вы, подсудимый, как однажды ночью после ссоры с отцом вы бросились бежать к дому Анфисы Козыревой, причем кричали на бегу: «Я убью ее, я убью ее!» В ваших руках было оружие...

Прохор пошатнулся и переступил с ноги на ногу.

– Нет, этого не было, – уверенно сказал он и откинул рукой черный чуб.

– А я утверждаю, что было.

– Откуда вы это знаете?

– Не сметь задавать мне вопросы! – на весь зал по-медвежьи рявкнул прокурор.

Все вздрогнули, Прохор отступил на шаг. Председательствующий было схватился за звонок, но рука его робко остановилась. Он промямлил:

– Я просил бы господина прокурора...

– Прошу суд огласить показания крестьянина села Медведева Павла Тихомирова, – перебил прокурор председателя суда.