Уильям Шекспир. Человек на фоне культуры и литературы

Большинство персонажей эпического плана предстают у Шекспира в неприглядном, подчас даже карикатурном виде. Улисс изображен искусным манипулятором, почти макиавеллистом; Патрокл жеманен; Ахилл с Аяксом глупы и самолюбивы, они – недалекие солдафоны, воплощение грубой силы. Аякса остроумно и едко вышучивает Александр, хотя и сам играет в этой истории незавидную роль: «Этот [Аякс] у многих животных позаимствовал присущие им свойства; он храбр, как лев, груб как медведь, медлителен, как слон; это человек, в котором природа все нагромоздила; его доблесть доходит до глупости, а глупость приправлена рассудительностью. В нем есть и проблески всех добродетелей, и задатки всех пороков. Он и грустит и веселится беспричинно: все у него шиворот-навыворот, все ему дано и все не к месту. Он как бы Бриарей, заболевший подагрой: рук много, а толку мало, – или как бы ослепший Аргус: глаз уйма, а ничего не видит»[263]. Вопреки тенденции средневековых авторов и читателей идеализировать ахейцев-воителей, Шекспир симпатизирует обреченным их врагам, рисуя троянских вождей в более реалистичной и сочувственной манере, чем греков, однако и среди них нет кандидата в протагонисты. «Троила и Крессиду» можно назвать драмой без героя.

В целом же настроение, царящее в пьесе, можно определить словом «упадок». Оно пронизывает все уровни ее художественного пространства, а его истоки освещаются в развернутом монологе Улисса, который некоторые исследователи склонны рассматривать как выражение мировоззрения самого Шекспира:

На небесах планеты и Земля
Законы подчиненья соблюдают,
Имеют центр, и ранг, и старшинство,
Обычай и порядок постоянный.
<…>
Ведь если вдруг планеты
Задумают вращаться самовольно,
Какой возникнет в небесах раздор!
Какие потрясенья их постигнут!
Как вздыбятся моря и содрогнутся
Материки! И вихри друг на друга
Набросятся, круша и ужасая,
Ломая и раскидывая злобно
Все то, что безмятежно процветало
В разумном единенье естества.
О, стоит лишь нарушить сей порядок,
Основу и опору бытия,

—Смятение, как страшная болезнь,
Охватит все, и все пойдет вразброд,
Утратив смысл и меру.
<…>
Когда закона мы нарушим меру,
Возникнет хаос.
Пренебреженье к этому закону
Ведет назад и ослабляет нас.

Хаос и смятение – именно это состояние универсума изображает Шекспир во многих своих произведениях, особенно исторических хрониках и зрелых трагедиях. В «Троиле и Крессиде» оно усугубляется отсутствием сильного, волевого героя (пусть даже второстепенного, как Люций из «Тита Андроника» или Фортинбрас из «Гамлета»), способного хотя бы отчасти рассеять подступающий сумрак кризиса власти и нравственного упадка. Шекспир одного за другим высмеивает всех персонажей античных мифов, на протяжении столетий считавшихся эталоном мужественности, доблести и благородства. Он беспощадно развенчивает высокий пафос героики, окружавший историю Троянской войны, демонстрируя бессмысленность затянувшегося кровопролития и необратимую деградацию его участников.

Отсутствие в пьесе подлинных протагонистов автоматически выдвигает на первый план персонажей, которым в гомеровском мире отводилась роль эпизодических и вообще «маргинальных», поскольку они своим видом или характером нарушали гармонию античного мироустройства, – это сводник Пандар[264] и дерзкий Терсит, «безобразный и непристойный грек». Хотя оба они наблюдательны и умны и лучше, чем сами цари и полководцы, понимают бессмысленность происходящего, они не стремятся хоть как-то противостоять надвигающейся катастрофе: Пандар – из-за своего цинизма и эгоизма, Терсит – по причине мизантропии. Ему Шекспир доверяет ту же функцию, которую выполняет шут в «Короле Лире», Меркуцио в «Ромео и Джульетте», Апемант – в «Тимоне Афинском», – он озвучивает неприятную правду: «Сколько дрязг! Сколько безобразия! Сколько мерзостей! И всему причина – рогоносец и развратница! Нечего сказать, славный повод для того, чтобы затевать раздоры и проливать кровь». Правда эта столь неприглядна и тягостна, что окружающим проще продолжать играть навязанные им роли, а в Терсите видеть лишь нелепого шута, чем признать его правоту.