Часть в пренебрежении завязана, часть свободно ниспадает».
Мистер Х.К. Харт (H.C. Hart) сказал мне, что «...бутоны майорана темно-пурпурно-красные до того, как они раскрываются, а затем розовые; темно-каштановые, я полагаю, был бы наиболее близок к майорану по цвету волос. Мистер Харт предположил, что майоран украл не цвет, а аромат из волос молодого человека».
Джерваз Маркхэм (Gervase Markham) называл «сладкий майоран» ингредиентом «Воды со сладкими запахами», а Калпеппер (Culpepper) говорил, что «майоран широко используется во всех ароматических водах».
Критик Уиндхэм (Wyndham) дополнил: «Чистый, ароматный аромат этой сладкой травы, без сомнения, послужил поводом для сравнения, в цитате из Саклинга (Suckling) даётся более прямой ключ. Непревзойдённый вкус получается, в первую очередь, из свежего, мелколистного стебля майорана с хрустящей россыпью маленьких бутонов на верхушке». Cf.! T. N. K.:
«His head's yellow,
Hard hair'd, and curl'd, thick twin'd, like ivy-tops».
«Его головы жёлтый,
Жёстких волос, завитых, густо сплетённых, словно плюща верхушки».
Критик Бичинг (Beeching) апеллировал: «Отрывок из Саклинга, конечно, является лишь реминисценцией этой строки в сонете и не ведёт нас дальше. Когда я пишу, передо мной лежит пучок наполовину раскрытого майорана, а цвет его соответствует пигменту, известному как «коричневая марена». Контекст показывает, что речь идёт о «цвете», а не, как некоторые думали, о «форме».
Критик миссис Стоупс (Stopes) (Ath., March 19, 1898, p. 375), где описывала портрет Саутгемптона в Уэлбекском аббатстве, на котором граф был изображён с волосами, не соответствующими моде его времени, а свисающими через левое плечо длинными прядями, концы которых завиваются, как «бутоны майорана». (This is reproduced in Lee's Life, facing p. 144).
Вопрос о том, является ли этот отрывок намёком на цвет или запах, обсуждается У.Б. Брауном (W.B. Brown) и другими, N. & A., nths., pp. 169, 213, 237. C. C. B. observes (p. 237): «Майоран у Sh. обычно «сладкий майоран», иначе «мейджорам нежный», цветки которого белые, и, вероятно, именно об этом сорте он говорит здесь, цветы этого и предыдущего сонета в основном садовые... Возможно ли, что Sh. напоминал о какой-то помаде, которой пользовался его друг? ... В старой книге квитанций за косметику и т.д. («The Toilet of Flora», 1779), я нахожу два средства для мытья волос, в которые входит майоран».
В строке 8 об обороте речи «on thorns did stand», «на шипах стояли критик Рольф (Rolfe:) отметил: «Колкий намёк на вошедшее в поговорку выражение «стоять на шипах». Cf.! W.T., IV, IV, 595: «O the thorns we stand upon!», «О тернии, на которых мы стоим!»
В строке 9 по поводу слова «blushing», «краснеющий»: Cf.! Lucrece, 479: «And the red rose blush at her own disgrace», «И красная роза покраснела от её собственного позора».
О строке 12 критик Малоун (Malone) дал ссылку: Cf.! R. & J. II, III, 30: «Full soon the canker death eats up that plant», «Скоро червоточина смерти разъест полностью это растение»; и V. & A., 656: «This canker that eats up love's tender spring», «Эта язва, которая съедает нежный источник любви».
(Ссылаясь на то, что в этом сонете 15 строк, критик Батлер (Butler)заметил, что «вопросительный знак в конце 4-й строки в Q — это то, что Sh., несомненно, написал в первую очередь, намереваясь, чтобы четверостишие заканчивалось вопросом. Вероятно, он отменил запрос 4, или забыл его отменить и добавил пятую строку, потому что до тех пор, пока он этого не сделал, запрос оставался без ответа, если только он не перенёс ответ на предыдущий запрос».
Критик Бичинг (Beeching) предположил: «Можно предположить, что перед нами лишь черновой вариант сонета. Соответствие строки 1 к строке 6 показывает, что первая строка не была запоздалой мыслью; а повторение ссылки на «дыхание» в строке 11 наводит на мысль, что Sh., использовал уже написанное четверостишие (строки 2-5) для своего отрывка о фиалке, намереваясь впоследствии сократить его до трех строк путём ограничивая параллель с «оттенком лица»...».
Критик Сидни Ли (Sidney Lee): «Многие сонеты из 15 строк встречаются в «Партенофил» Барнса, например, 35, 36, 38, 39, 40, и т.д.» (Во всех этих случаях дополнительная строка вводит заключительное двустишие и рифмуется с 12-й. — Ed.).
Критик Брандл (Brandl) посчитал, что этот сонет почти наверняка был адресован женщине» (p. XIX).
С тем же мнением согласился критик Рольф (Rolfe) и отметил характерную особенность: «Даже в елизаветинские времена, когда экстравагантные восхваления мужской красоты были, так широко распространены, находим ли мы поэта, останавливающегося на «дыхании своей любви» или «лилейной» белизне своей руки? От начала до конца нежность и обаяние, описанные в стихах, безошибочно женственны и поэтому предназначались женщине». (Intro., Rev. ed., p. 24).