Уйми бурю (СИ)

Особенно легко, стоя на широком балконе, выходящем на пустующий в сумерках полигон. Косые струи хлещут его по лицу, оставляют расплывающиеся пятна на куртке. Липнут к коже и медленно стекают под футболку.

Стоит так, пока даже в кроссовках не станет сыро, и лишь после неторопливо бредет на жилой этаж. Бредет в обход, дабы избежать общих гостиной и кухни, где кто-то да есть.

Разговаривать не хочется, рассказывать кому-то о Локи – тоже. Даже когда понимает, что его названый братец всегда есть и был потенциальной угрозой, молчит.

На двери, ведущей в его личные покои, мало что общего имеющие с асгардскими, отпирающийся только отпечатками пальцев замок.

Прикладывает ладонь, пропускает стандартное, едва шелестящее ночью приветствие мимо ушей и проходит внутрь, голосовой командой зажигая свет.

Что что-то не так – ощущает сразу, но вида не подает. Игнорирует даже распахнутое окно.

Дергает плечом, чтобы толстовка, налипшая на кожу, отстала, и привычно осматривается, не подкинуло ли провидение ему еще каких сюрпризов.

Ни ковров тебе, ни шкур убитого зверья. Да и ложе так себе: вроде как рассчитано на двоих, а на деле же – сугубо для одного.

Раздевается на ходу.

Вещи бросает где придется, все равно насквозь мокрые и без стирки не обойтись.

Раздевается на ходу, сбивая с ног завязанные кое-как, изгвазданные кроссовки. Одну лишь куртку, пожалуй, оставляет на вешалке, чтобы разноцветные драже не рассыпались, да зонт рядом же, приставив к стене.

Толстовка, футболка, джинсы – кучей прямо посреди комнаты.

Уходит в душ в носках и простых черных, без дурацких лого и прочей дряни, боксерах.

Возвращается абсолютно голый, разве что полотенце, которым он отирал короткие теперь волосы, на плече.

И то скидывает около тщательно заправленной кем-то из персонала базы кровати. Тор не вдавался в подробности.

Откидывает одеяло и, не оборачиваясь, ни одного гребаного раза не взглянув себе за спину, падает на матрац. Откатывается к стене и покрывается по самые уши. Один только затылок и видно.

Умное освещение улавливает замедлившуюся активность и снижается до минимума. На каких-то пару минут. После Тор слышит пронзительный, нарочито громкий вздох и сжимает челюсти. Слышит со стороны кресла, что стоит у самого окна и которое он, бог грома, использует лишь как подставку для секиры. Но, вопреки ожиданиям, Локи, который, должно быть, умаялся бегать за ним в городе, решил передохнуть и нагрянуть сюда, ни слова не говорит.

Поднимается только на ноги и делает шаг вперед. Тор ждет нападения или боли от вонзившегося под лопатку клинка в любой момент, но все равно не собирается оборачиваться.

Надо будет сказать Старку, что полное фуфло его система безопасности. Бесшумно хмыкает, оценив иронию собственных мыслей, и перестает невесело улыбаться, заслышав довольно характерный шорох.

Подкладки пиджака.

После – брючной молнии.

Что же… Видимо, Локи и вправду в отчаянии, раз решил пойти на диалог таким образом.

Тор вслушивается как никогда, но все равно упускает момент, когда по другую сторону кровати прогибается матрац. Слышит скрип пружин, когда уже приподнимается одеяло. Слышит его, ощущая, как с улицы тянет холодом.

Дождь все еще идет, но до настоящей бури ему далеко.

Время в тишине тянется бесконечно. Тор напряжен как перед битвой. Тор – один большой сгусток оголенных нервов и окаменевших мышц.

Тор вздрагивает и невольно дергает лопаткой, когда ее касается не острие ножа, а холодные пальцы.

Касаются, уходят вправо, вырисовывая линию старого, едва заметного шрама.

Потом еще одного, того, что ниже, на пояснице. Затем по позвонкам вверх, до самой шеи. И это много хуже, чем тщетные попытки Локи завязать разговор. Это много хуже, чем… все.

Потому что прикосновениям, в отличие от того, кто их дарит, хочется верить. Потому что они его, закостеневшего в своем горе, могут вылечить, а могут окончательно уничтожить.

Как не смог Танос, Хела или оставившая его Джейн Фостер.

Локи сможет.

Локи способный.

Лучший в предательствах.

Продолжает гладить, выискивая старые метки, и не то что слова – ни единого выдоха не доносится. Абсолютное ничего и все больше теплеющие пальцы. Больше всего им нравится отсчитывать позвонки, скользя вверх-вниз по выступающему хребту. Указательным сначала, а после уже всей ладонью.

Словно теряя терпение.

Словно затаившись и готовясь выпустить когти.

Вверх… Замирают, коснувшись кромкой ногтей линии роста волос, и, вместо того как, не менее пятидесяти раз до этого, уйти вниз, скользят выше. Зарываются в короткие прядки и пытаются ухватиться за них. Медленно потянуть и сразу отпустить.

Словно шаг вперед – и тут же, половину, назад.

– Услышь меня наконец. – Дыхание, коснувшееся кожи, и затаившееся в голосе отчаяние опаляют не меньше огненного клинка Суртура. – Так было нужно.

Снова всей ладонью гладит. Снова не торопясь. Придвинувшись ближе. Так, чтобы носом то и дело прикасаться к твердой, выступающей над ключицей трапециевидной мышце.

– Поговори со мной.

Закаленный в не одной сотне войн бог грома каменеет снова. И разумом, и забывшим, что такое ласка, телом.

– Пожалуйста, поговори.