Уинстон Черчилль

Черчилль не любил выражения “большая тройка” и запрещал Идену употреблять его. Ему казалось до обидного очевидным, что в триумвирате, где Рузвельт мог играть роль Марка Антония, а Сталин - Августа, ему предназначалась роль триумвира Лепида. Привлекательней ему виделась политика западного дуумвирата. “Никто еще не ухаживал за Соединенными Штатами с таким пылом,”- пишет один из исследователей. Начиная с 1929 года он последовательно следовал этой линии. Подобно Каннингу он хотел, чтобы “новый мир восстановил баланс старого”. Разумеется, Черчилль шел не только параллельно Рузвельту, но и периодически противоречил ему. Тактика здесь была не менее важна, чем стратегия. Так, в конце февраля 1944 года Черчилль получил две обширные телеграммы Рузвельта, в которых развивались идеи желаемого Америке устройства международной организации — ООН, Черчилль, вопреки обычаю и внутреннему инстинкту, смолчал. 4 марта он написал Идену: “Главное, скажите послу Галифаксу, что нужно быть спокойным и флегматичным, и если что-то идет не так, как хочется, спокойно смотреть на результат. Отчаянные танцы под американскую мелодию глупы. Они заняты собственными делами, и чем безразличнее мы будем, тем лучше. Мои рекомендации: пусть все немножко созреет”.

В тот же вечер, после неизменного киносеанса, “премьер-министр, - пишет Колвил, - отошел в сторону и начал курить турецкие сигареты - говоря, что это единственное, что он получил от турок. Он сказал, что ему недолго осталось жить и сегодня, слушая, как граммофон играет “Марсельезу”, он желает сообщить Канингхему, Гарольду Макмиллану, Пагу, Томми и мне свое политическое завещание на период после войны: “Гораздо более важным чем Индия, колонии, и финансовый порядок является воздух, господство в воздухе. Мы живем в мире волков и медведей. Слушая музыку, премьер не уходил спать до 3 часов утра”.

Среди широких кругов англичан стали распространяться настроения, что худшее уже позади, что война преодолела водораздел между поражением и победой. Чувствуя требуемую от лидера обязанность указать “маяк впереди”, Черчилль 25 марта 1944 года впервые после более чем годичного перерыва начал готовить большую речь для радио. Встречи и кино отставлены, Мэриэн Холмс и Элизабет Лейтон по очереди записывали фразы премьера. Сутки работы и за час до эфира речь в напечатанном виде легла перед Черчиллем.

Черчилль постарался сказать лучшие слова о Сталине (хотя за скобками здесь уже накопилось много горючего материала): “Его власть позволила осуществить контроль над многомиллионными армиями на фронте в две тысячи миль, осуществить контроль и единство на Востоке, что оказалось благом для России и ее союзников”. Но основная часть речи была посвящена будущему, послевоенным реформам в образовании, сельском хозяйстве, “энергичному оживлению здоровой деревенской жизни”, обеспечению жильем, трудовой занятости. Думая о будущем, не следует расслабляться. “Час наших величайших усилий приближается, он потребует от нашего народа, от парламента, прессы, от всех классов тех же сильных нервов, той же самой упругости общественной ткани, которая позволила нам выстоять в те дни, когда мы в одиночестве ожидали блица… Мы можем стать объектом новых форм нападения. Британия выстоит. Она никогда не теряла уверенность в себе и не отступала. И когда будет дан знак, все содружество жаждущих мести наций обрушится на врага и прикончит жесточайшую тиранию, которая когда-либо вставала на пути человечества”.

В конце марта консервативная партия по относительно второстепенному вопросу об образовании потерпела поражение в один голос во время голосования в палате общин. Черчилль не столько беспокоился о существе обсуждаемого вопроса, сколько о единстве и моральном здоровье нации. Разделенный дом не выстоит. 29 марта, во второй половине дня, он неожиданно для всех объявил, что голосование следующего дня по закону об образовании будет им рассматриваться как голосование о доверии к правительству. Палата замерла. Затем прозвучали возмущенные голоса о том, что в военное время это непростительная, непозволительная роскошь. “Единственный человек, - пишет Николсон, - который по-настоящему наслаждался ситуаций, был Уинстон. Он все время улыбался. Один из депутатов пришел в курительную комнату и сказал, то есть нездоровое преувеличение в том, чтобы заставить депутатов “проглотив их собственное предшествующее голосование”. Должны быть найдены иные способы укрепления доверия к правительству. “Нет, - сказал Уинстон. - Я не собираюсь бродить возле клетки как раненая канарейка. Вы сбили меня с шестка. Теперь вы должны посадить меня назад. Иначе я не буду петь”. Голосование следующего дня дало Черчиллю подавляющее большинство и он лучился довольством. Сыну Рэндольфу он писал: “Я сын палаты общин, и когда ко мне пристают грубые ребята, я бегу к старой матери всех парламентов, и она безоговорочно наказывает их на заднем дворе. Простое голосование о доверии к правительству было бы дешевым букетом. Гораздо лучше было заставить раскольников съесть свои собственные слова”.