Уинстон Черчилль. Его эпоха, его преступления

Но вскоре стало ясно, что в Германии перевооружение идет полным ходом. Гитлер, подобно своим поклонникам в Японии, также находился в поисках заднего двора для своей будущей империи. Германские политические теоретики, симпатизировавшие новому национализму, не стеснялись говорить об этом публично. Доктрина Монро стала универсальной моделью: если Южная Америка была задним двором, территорией под строгим надзором и полным экономическим контролем Соединенных Штатов и их корпораций – специально для того, чтобы держать европейских соперников на расстоянии, о чем в одностороннем порядке было объявлено президентом Монро в 1823 г., – то почему бы в таком случае немцам не захватить Европу? И с чего бы это японцам следовало ограничивать свою имперскую деятельность в Китае и Юго-Восточной Азии? Каждой державе – по своему собственному заднему двору.

После Мюнхенского соглашения 1938 г. между Германией и Великобританией, которым предусматривались дальнейшие уступки Гитлеру (включая Чехословакию), раскол в британском парламенте продолжился. Разница между сторонниками политики умиротворения и Черчиллем заключалась в том, о чем уже писал Николсон. Чемберлен, Галифакс и поддерживавшие их бизнесмены полагали, что классовые интересы тех, кто правил Великобританией, а также тех, от чьего имени они правили, будут соблюдены наилучшим образом, если заключить сделку с немецким выскочкой. Черчилль чуть раньше других понял, что в сфере перевооружения Великобритании следует держаться вровень с Германией – если и не в качестве подготовки к войне, то по меньшей мере для того, чтобы выглядеть сложным противником на переговорах.

К 1939 г. он уже понимал, что ставкой в игре на самом деле является существование Британской империи и британский суверенитет. По этой причине он был склонен предложить пряник, но так, чтобы собеседнику хорошо был виден кнут. Немцы уже дали понять, что хотят вернуть свои старые колонии, и англичане в принципе не возражали, если это было частью более обширного урегулирования. Обе стороны предпочли бы сперва дождаться поражения Советского Союза, что было в обоюдных интересах, как их представляли себе и в фашистских диктатурах, и в капиталистических демократиях, то есть во Франции и Великобритании.

Этому не суждено было сбыться. Немцы верно оценили, что преждевременная атака на большевистскую крепость – до того, как будет обеспечен надежный тыл, – может дать обратный эффект. В 1936 г. СССР по военной мощи сильно превосходил Германию. Вопреки распространенному мифу, вермахт никогда не обладал превосходством над Красной армией вдоль линии их соприкосновения. Напротив, превосходство советских войск было подавляющим: семь к одному по танкам – 24 600 находившихся в боевой готовности машин против 3500 немецких – и четыре к одному по самолетам.

Во время проведения советских военных игр в 1936 г. командовать войсками «немецкой стороны» был поставлен маршал Тухачевский. Джон Эриксон, ведущий историк Красной армии, пишет, что стратегия и тактика Тухачевского с поразительной точностью предсказали ход немецкого нападения в июне 1941 г. Тухачевский продемонстрировал, как «внезапным ударом» атакующие в первой волне могут обойти Красную армию с флангов. Эриксон рассказывает о том, что произошло вслед за этим:

В этот момент вмешался маршал Советского Союза Егоров, начальник Генерального штаба. Как руководитель военной игры, он предложил другую идею, основанную на предварительной мобилизации красных… Предложения Тухачевского… «наткнулись на мощное сопротивление и были отклонены целиком»… Лишенная всякой стратегической остроты, военная игра стала представлять собой не что иное, как фронтальное столкновение лоб в лоб по модели приграничных сражений 1914 г., закончившееся с неопределенным результатом. Тухачевский был «глубоко разочарован»{124}.

Тухачевский не позволил заткнуть себе рот. В начале 1937 г. в Академии Генерального штаба он прочел свою последнюю лекцию, решительно настроенный исправить то, что, по его мнению, являлось серьезными недостатками в мышлении Егорова и других высокопоставленных командиров, а также упрекнуть генерала Иссерсона в чрезмерном оптимизме, в котором «гром победы» заглушал все прочее: