Уинстон Черчилль. Его эпоха, его преступления

ЧЕРЧИЛЛЬ: Говоря в широком смысле, вы подписались бы под формулой мистера Родса – равные права для цивилизованных людей?

ВАРМА: Это именно то, о чем я говорю, – для цивилизованных людей, включая индийцев.

ЧЕРЧИЛЛЬ: Разумеется, если человек становится цивилизованным и ведет цивилизованный образ жизни в цивилизованном доме, соблюдает правила цивилизованного поведения в своей повседневной жизни и в своей семейной жизни и к тому же достаточно образован – этот принцип представляется весьма ценным, и он очень практичен. Было бы абсурдом пойти и раздать голым дикарям из племен кикуйю и кавирондо равные избирательные права: несмотря на то, что они являются человеческими существами, так нельзя делать.

ВАРМА: Нельзя.

Ирония здесь заключается в том, что «белая цивилизация» в Кении особенно «славилась» своим уровнем преступности, причем как внутри, так и за пределами кокона, в котором жили белые. Изнасилования, убийства, алкоголизм, воровство и коррупция были не настолько редкими явлениями, как некоторым хотелось бы думать. Гнилые яблоки были основным продуктом на высокогорных плантациях, находившихся в собственности у белых. Если бы Варма не был таким бесхребетным подхалимом, то мог бы спросить Черчилля, каким из этих черт, по его мнению, индийцы и африканцы должны подражать. В ходе своей первой кампании в Южной Африке Ганди требовал отдельных туалетов для индийцев. Делить их с африканцами было неприемлемо. Кастовое мышление никуда не делось.

Здесь, как и во многих других ситуациях, Черчилль унижает колонизированных, чтобы превознести колонизаторов. Недостаточно просто украсть их земли. Нужно поставить под сомнение сам их человеческий статус, так чтобы некоторые из них сами уверовали в собственную неполноценность. Их нужно угнетать до такой степени, чтобы применявшееся к ним насилие, террор, которому они подвергались, эксплуатация как неотъемлемая черта колониализма, – стали казаться им нормой. Вот чего колонизаторы всегда стремятся достичь – спокойного приятия разрушительности колониализма. Но в этом они всегда терпят крах.

Африканцев считали говорящими животными, которые не способны мыслить, как европейцы. Страх перед аборигеном, который внедрился в повседневную жизнь белого общества, был порожден ситуацией, которую само это общество навязало темнокожим африканцам. Освобождение рабов в Соединенных Штатах создало крошечное окно, допускавшее некоторую степень равенства, – период, известный как Реконструкция, – но железные ставни очень скоро были водворены на место. Движение белого превосходства процветало, ку-клукс-клан стал крупнейшей политической организацией в истории США, а полиция и судебная система внедряли неравенство, результатом которого стал сегодняшний процент заключенных среди темнокожих.

Во множестве постколониальных африканских государств появились темнокожие элиты, и эти элиты навязали своим странам законы, ставшие вариациями тех, которые существовали в США и ЮАР. Они не были расовыми, но по сути не сильно от них отличались. Когда некоторые западные политики пытаются оправдать колониализм ссылками на эксцессы с участием какого-нибудь очередного Мобуту, или Бокассы, или арап Мои, ответ может быть только один: de te fabula narratur! Это история о тебе.

Это необходимо особо подчеркнуть в отношении африканских колоний Великобритании. Лейбористскому правительству 1945–1951 гг. следовало начать процесс деколонизации, но идеологически (нужно всего лишь прочитать заявления фабианцев) – прежде всего в лице упивающегося от собственной значимости министра иностранных дел Эрнеста Бевина – большинство парламентариев-лейбористов были убежденными сторонниками империи, как сейчас являются сторонниками США и НАТО. Их вышибли из Индии, но они не захотели усвоить урок. Автор литературного дневника Чипс Ченнон со скамьи парламентской оппозиции заметил, что было сплошным удовольствием слушать Бевина, который звучал почти как заправский тори настолько, что раболепный Энтони Иден, его зеркальное отражение, не нашелся с ответом. Преемственность во внешней политике между лейбористами и консерваторами достигла такой степени, что, вернувшись в 1951 г. на Даунинг-стрит, Черчилль просто не стал ничего менять. Никаких изменений и не требовалось.