Уинстон Черчилль. Его эпоха, его преступления

Это было пустым краснобайством. Национальные движения были на подъеме. Коррумпированные и бессмысленные монархи, которых так любил Черчилль, оказались под серьезной угрозой в Египте, Ираке и Иране. Британские колонии в Африке бурлили под поверхностью, а в англо-американской прессе начинали появляться такие имена, как Кениата, Нкрума, Мбойя, Мандела, Ньерере, Насер и бен Белла. Победа революции в Китае (1949), поражение французов при Дьенбьенфу (1954), независимость Индии (1947) – все это оказывало огромное влияние на освободительные движения, возникавшие по всей Африке.

Белые поселенцы долгое время рассматривали континент как свое владение. Расизм взращивался сознательно; он был хорошо смазанным оружием господства и эксплуатации. Он никогда не был случайной ошибкой, чудовищным недоразумением или достойным сожаления возвращением к варварству, как полагали многие благонамеренные белые люди той эпохи. Он был изобретен в качестве морального оправдания для государства и его церкви, чтобы позволить им обращаться с темнокожими теми методами, которые уже нельзя было применять против белых. Он оправдывал рабство и его наследие – империалистический колониализм. Одни и те же аргументы использовались по всей Африке для оправдания белых поселений. Южная Африка стала шаблоном для остального континента. Европейцев учили, что до прибытия белых поселенцев Африканский континент представлял собой море небытия. Болото невежества и варварства.

В 1922 г. полковник Ричард Майнерцхаген, племянник интеллектуальной фабианки Беатрис Уэбб, прибыл в Найроби. Пользуясь именем и связями своей тетушки для установления личных контактов, он добился приглашения на ужин верховным комиссаром в Кении Чарльзом Элиотом. В своем дневнике Майнерцхаген описывает Элиота как философа, мыслителя, очень проницательного человека, но при этом:

Он поразил меня своими взглядами на будущее Восточной Африки. Он представлял себе процветающую колонию, где живут тысячи европейцев со своими семьями, а вся страна, от Абердэра и горы Кении до немецкой границы [Танганьика, в настоящее время Танзания], разделена на фермы, вся Великая Рифтовая долина превращена в возделываемые поля или пастбища и вся территория Лумбвы, Нанди до горы Элгон и почти до самого Баринго отдана под белые поселения. Он собирается загнать местных в резервации и использовать их в качестве дешевой рабочей силы на фермах. Я высказал предположение, что страна ведь принадлежит африканцам и что их интересы должны ставиться выше интересов чужаков. Он никак не мог согласиться с этим и упрямо продолжал использовать слово «первостепенный» в отношении претензий европейцев. Я сказал, что однажды африканец получит образование и оружие и это приведет к столкновению. Элиот полагал, что этот день так далек, что не имеет никакого значения, и что к тому времени европейский элемент будет достаточно силен, чтобы самостоятельно о себе позаботиться.

Это и есть колониальное мышление во всей красе. Черчилль поддержал бы каждое из утверждений Элиота. Оба верили в то, что они называли «защитной цивилизацией». В 1921 г. Черчилль, по своему обыкновению, ввязался в спор между белыми поселенцами в Кении и более недавними индийскими поселенцами, которые требовали положить конец расовой сегрегации. Чтобы продемонстрировать свою умеренность, он разыграл целый спектакль, пояснив другому члену кабинета, Эдвину Монтегю, который выступал в качестве третейского судьи в этом споре, что в принципе он не против прекращения сегрегации, но существующие санитарные правила в силу необходимости настолько строги, что лишь немногие из индийцев смогут соответствовать европейским стандартам (я воздержусь от отступления на тему санитарии в Великобритании в первые десятилетия XX в.).

Между Черчиллем и С. С. Вармой, одним из индийско-кенийских делегатов, – довольно жалкой фигурой, судя по его высказываниям, – состоялся следующий весьма показательный диалог: