Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965

На следующий день в Evening Standard появилась рецензия Дадли Баркера (1910–1980), в которой хотя и отмечалась работа авторов по написанию «старательного и эрудированного» текста, сама пьеса и постановка были названы «невыразимо скучными». Информация о «депрессивном отзыве» через заядлого театрала и активного покровителя искусств Эдварда Марша дошла до Черчилля. Политик решил лично посетить спектакль, хотя и признал, что «наблюдение за смертельной агонией личности, о которой я думаю так много, причинит мне боль»[369]. Пьеса Черчиллю понравилась. И он — «ненасытный читатель литературы про Наполеона» — решил обратиться с открытым письмом в The Times. В своем обращении он заявил, что постановка в Old Vic представляет собой «произведение искусства высокого порядка». По его словам, речь идет о «замечательной пьесе», которая способна «завладеть вниманием зрителей», и которая предлагает рассказ о конце «самого изумительного и потрясающего путешествия, совершенного когда-либо смертным»[370].

На момент публикации Черчилль уже семь лет как не занимал никакого официального поста за исключением места в палате общин. Но реакция общественности на заметку в The Times наглядно демонстрирует, что благодаря своей активной литературной деятельности, а также постоянным выступлениям в парламенте и на различных площадках потомок герцога Мальборо продолжал оставаться значимой и влиятельной фигурой. Если до прикосновения Черчилля в зал, рассчитанный на тысячу мест, приходило всего шестьдесят зрителей, то через день после выхода номера The Times их количество возросло до пяти сотен, а следующее представление прошло при аншлаге. В кассу начали выстраиваться длинные очереди, а сам спектакль пришлось переносить в более просторное помещение[371].

Черчилль не ограничился лишь заметкой, он также написал рецензию на постановку, которая вышла в 1936 году в одном из апрельских номеров Daily Mail. Эта публикация стала первой, в которой британский политик смог выразить не только восхищение перед известным лидером прошлого, но и публично дать ему свою оценку. Заключение и смерть Наполеона на острове Святой Елены он называет «одной из самых трогательных трагедий в истории»: «Шесть горьких лет ограниченности и монотонности, высмеиваемых ложными надеждами, сопровождаемых бесконечным числом второстепенных неприятностей, завершаемых болезнью, болью и медленной смертью».

Черчилль высоко оценил игру Кеннета Кента, который идеально подошел для представления императора в конце жизненного пути. Благодаря актерскому мастерству Кента на сцене предстает «корсиканский великан-людоед с его сотнями преступлений, сотнями битв и несколькими миллионами жизней», оборвавшихся по его вине. Да, Наполеон стал воплощением мирового зла, но по иронии судьбы, как замечает Черчилль, только он и остался в истории, да и история — шесть лет после Ватерлоо — была связана с его пленением и смертью. И любой, кто соприкоснулся с ним в этот период, также обессмертил свое имя или остался в памяти человечества до тех пор, пока «книги читаются, а истории пересказываются».

Черчилль не разделял критических взглядов современников Наполеона. Он считал, что даже в одном мизинце этого невысокого человека было больше власти, чем в скипетре самого могущественного европейского монарха. Даже на заброшенном в Атлантическом океане вулканическом острове этот «военный тиран, завоеватель, человек порядка и дисциплины, космических амбиций и безмерного эгоизма, с разбитым сердцем, утомленный до смерти и оставленный почти всеми, удаляющийся сначала в окрестности Лонгвуда, затем сада, затем в темную комнатку внутри дома и, наконец, в свою походную кровать, все равно продолжал влиять на сердца людей». Черчилль называет Наполеона «великим человеком» и «великим императором», возвышающимся не только над своими современниками, но и над безвластным по отношению к нему временем[372].

Он продолжал восхищаться победителем при Ваграме, Маренго и Прейсиш-Эйлау в частных беседах и эпистолярном формате. Он выражал восторг в связи с публикацией в 1935 году в Daily Telegraph недавно обнаруженных «удивительных» писем Наполеона к его второй супруге Марии-Луизе (1791–1847), которые, по мнению Черчилля, «представляют несомненный интерес для всех интересующихся этим периодом»[160][374]. Он сам цитировал императора в своей переписке, как, например, в мае 1936 года в письме Вайолет Бонэм Картер: «Я бы не стал давать совета, пока, как сказал Наполеон: „Мы не увидим всю шахматную доску“»[375].