Уинстон Черчилль. Последний титан

На следующий день, 2 августа, Германия предъявила Бельгии ультиматум. Бельгийцы ответили, что принятие выдвинутых в нем условий означает «принесение в жертву чести нашей страны». Великобритания в свою очередь направила 3 августа ультиматум Германии с целью не допустить вторжения в Бельгию. Срок ультиматума истекал в 11 часов вечера по британскому времени и в полночь – по общеевропейскому. Пока Биг-Бен отсчитывал последние часы мира, Черчилль усиленно готовился к войне: всем флотоводцам было дано указание «установить контакты со старшими французскими офицерами, находящимися вместе с вами на базах». Также он потребовал от премьер-министра одобрить проведение «совместных действий англо-французских флотов по защите Ла-Манша». Одобрение было получено. Когда срок ультиматума истек и Великобритания вступила в войну, очевидцы вспоминали, что Черчилль находился в приподнятом настроении: «Его лицо сияло, движения были резки, слова вылетали одно за другим»{110}.

Можно было подумать, что он был счастлив от начала мирового пожара. Но нет! Опасность, кризис, возможности проявить себя всегда действовали на него возбуждающе. Кроме того, он испытывал гордость. Не только за приведение флота в последние несколько дней в состояние боевой готовности, но и за общие достижения по его модернизации. Черчилль не случайно называл годы руководства Адмиралтейством самыми счастливыми. Он оказался на своем месте, когда быстрота его мышления, его активность, воображение, смелость, готовность сражаться за свои взгляды и способность побеждать позволили ему добиться экстраординарных успехов. Он был воодушевлен и готов был нести заряд своей положительной энергии дальше. Но только тогда он еще не ведал, что стремительный поток мутных вод, который подхватил его 4 августа 1914 года, был настолько неуправляем и опасен, что исповедуемая нашим героем открытость и склонность к авантюризму неминуемо вели к катастрофе.

Первая мировая война

С началом войны положение Черчилля в правительстве укрепилось, а его звезда стала сиять еще ярче. Не считая возглавившего в начале августа военное ведомство фельдмаршала Герберта Китченера[12], он был единственным капитаном на британском лайнере, кто прекрасно ориентировался в военной специфике, зная, что делать, как делать и когда делать. Он источал уверенность и смелость, олицетворяя собой энтузиазм и действие. Кризис, который других подавлял, у него вызывал возбуждение и желание бороться.

Вначале события действительно благоволили молодому герою. Своевременно принятые решения позволили привести флот в боевую готовность, пролив Па-де-Кале был полностью защищен от флота противника, и по нему беспрепятственно можно было начать переброску Британских экспедиционных сил на континент. Через две недели после набата во Францию была переброшена британская армия численностью 120 тыс. человек.

Но война не терпит определенности и по-своему расставляет оценки и знаки. В августе, несмотря на значительное превосходство в силе, в Средиземноморье были позорно упущены германские линейный крейсер Goeben («Гёбен») и легкий крейсер Breslau («Бреслау»), которые умудрились проскочить через Эгейское море и Дарданеллы в Константинополь, повлияв на вступление Турции в войну на стороне Германии. В сентябре в течение часа немецкая подлодка U-9 потопила три броненосных крейсера Королевского флота – Aboukir («Абукир»), Hogue («Хог») и Cressy («Кресси»), приведя к гибели свыше 1400 человек. В конце октября у относительно безопасных берегов Северной Ирландии подорвался на мине и затонул линкор Audacious («Дерзкий»). Через несколько дней «владычица морей» проиграла сражение у чилийского порта Коронель, потеряв 1600 моряков, включая командующего контр-адмирала Кристофера Крэдока (род. 1862). Все эти эпизоды не прошли незамеченными, и, несмотря на больший кредит доверия, изначально предоставленный Черчиллю, вызвали суровую критику. Недовольство прозвучало со стороны флотоводцев, прессы и коллег по правительству, которые заключили, что все случившееся «не делает чести военно-морским офицерам»{111}.