Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Пятого ноября был объявлен состав нового коалиционного правительства — правительства народного согласия. Внешне казавшийся «одним из сильнейших», вновь сформированный орган управления стал, по мнению Черчилля, «одним из слабейших в истории Англии». И дело было не в отсутствии в нем опального бунтаря. Слабость правительства объяснялась слабостью его лидера, согласившегося на дуумвират. Черчилль считал, что Макдональд, пошедший на сделку с совестью ради утоления ненасытной жажды власти, совершил ошибку. Лишь бы остаться у руля, он «порвал с социалистической партией, создание которой было делом всей его жизни». Результат был удручающим, но закономерным. Вместо деятельного поведения, направленного на решение наболевших проблем, премьер «погрузился в угрюмую пассивность»[315]. «Своими плясками на сцене Вестминстера эти два старых лентяя прекратили вызывать у меня уважение», — сказал Черчилль одному из своих друзей насчет тандема «Рамси — Болдуин»[316].

Черчилль мог осуждать новую расстановку сил, но для него самого все складывалось не самым лучшим образом. Количество сторонников его взглядов по индийскому вопросу в новом парламенте значительно поубавилось. Из 615 депутатов только двадцать являлись членами Индийского имперского общества. Впоследствии Черчилль скажет, что «не был удивлен» сложившейся ситуацией и «не чувствовал себя несчастным». Он продолжил свой отдых в Каннах, наблюдая за разворачивающимися в Англии событиями издалека.

«Как бы я поступил, если бы мне предложили присоединиться к новому правительству?» — спрашивал он себя спустя годы и сам же отвечал: «Не знаю»[317]. Возможно, он действительно не знал. Зато явственно осознал другое: в таком правительстве, где ведущие места заняли середнячки — Макдональд, Болдуин и Чемберлен, его колоритной фигуре места не было. Но это уже были апостериорные выводы, а в 1931 году его положение представлялось совершенно иначе. Неприятными оказались и процедурные неудобства, последовавшие за изменением статуса. Четверть века Черчилль занимал первые ряды в палате общин, что давало ему возможность и право во время выступления размещать свои записки у курьерского ящика. Теперь, заняв место на задних рядах, он был вынужден, произнося речь, держать записки в руках, что было весьма инкомодите.

Но были проблемы и посерьезней. Черчилль чувствовал себя изолированным, и это его беспокоило. Изоляция, в которой он оказался, была двойной. С одной стороны, приказали долго жить его друзья, и в первую очередь Ф. Э. Смит. Неслучайно в статье о нем Черчилль писал: «В те дни, когда казалось, что на карту поставлено будущее Индии, я сожалел об его отсутствии больше всего»[318]. С другой стороны, своей постоянной критикой правительства по индийскому вопросу Черчилль стал постепенно отдалять от себя молодых и перспективных членов Консервативной партии: Энтони Идена (1897–1977), Гарольда Макмиллана (1894–1986), Альфреда Даффа Купера. Отдалялись и другие тори, поддержка которых в дальнейшем ему бы очень пригодилась, особенно во время анти-нацистских выступлений и призывов к перевооружению. Индия вбила кол между Черчиллем и прогрессивными силами партии, навредив его репутации дальновидного и расчетливого политика. Именно из-за этого отчуждения и падения авторитета в глазах набирающих силу депутатов Дафф Купер спустя годы назовет казус с Черчиллем в отношении Индии «самым неподходящим событием, произошедшим между двумя мировыми войнами»[319].

За обособленностью последовало недоверие, еще более опасный ярлык в политической и общественной жизни. Хорошо знавший Черчилля Бивербрук считал, что его друг сам виноват в произошедшем. Он слишком часто призывал меняться и слишком часто менял свою точку зрения. В итоге его «голос лишился той самой искренности»[320], которая привлекает электорат и заставляет прислушиваться как сторонников, так и оппонентов. Вернуть кредит доверия помогут время и череда серьезных событий.