Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Непростые времена требовали и непростых мер, и Черчиллю приходилось думать о заработке. Ему повезло. Параллельно с активным участием в политической жизни страны он продолжал свои литературные опыты, которые всегда выступали мощным финансовым подспорьем, а теперь превратились в поистине спасательный круг. Причем статьи приносили ему больше, чем книги, хотя требовали меньше времени и сил. Например, только за первую серию из шести пересказов Черчилль получил две тысячи фунтов от барона Райделла и 1800 фунтов от Chicago Tribune.

Но написание статей — заработок непостоянный, и Черчилля не могло не тревожить это. Случись что, а учитывая активный, порой даже безалаберный образ жизни политика (инцидент в Нью-Йорке яркое тому подтверждение), жизнь всей семьи финансово изменилась бы кардинальным образом.

Был и еще одни аспект, связанный с творчеством, который особенно беспокоил Клементину. Как и большинство любящих жен, она желал супругу только счастья. Она хорошо знала своего «дорого Уинстона» и прекрасно разбиралась в том, что делает его счастливым, — решение какой-нибудь важной государственной задачи во главе какого-нибудь ответственного ведомства или на посту премьер-министра. Но активность на литературном поприще отдаляла его от Олимпа. Во-первых, подготовка статей, да еще на злободневные темы, связана с выражением своей точки зрения, а значит, и с приобретением врагов. Во-вторых, сотрудничество с газетами принижало статус Черчилля, который с вершины государственного деятеля опустился до уровня обычного журналиста[563].

Не менее интересной, чем мнение Клементины, представляется точка зрения профессиональных работников пера. По мнению сэра Колина Рейта Кута (1893–1979), главного редактора Daily Telegraph с 1950 по 1964 год, Черчилль инстинктивно чувствовал многие тонкости журналистской профессии. Он не был «профессиональным журналистом», зато являлся «настоящим королем фриланса». Кут считает, что Черчилля выделяло одно важное качество. В отличие от большинства репортеров, хорошо умеющих имитировать стиль других, политик смог сформировать свой собственный, уникальный стиль, главными чертами которого стали напор и активное использование прилагательных, словно очередь пулемета, бьющая точно в цель[564].

Большинство статей Черчилля интересны и сегодня, но наиболее полно его литературный талант проявился все-таки в книгах. Судя по воспоминаниям близко общавшихся с ним людей, он и сам это прекрасно понимал, уделяя работе над книгами гораздо больше времени и сил. Именно в книгах он надеялся обрести посмертную славу[565].

С учетом вышеизложенного уже не кажется столь удивительным, что, написав к началу 1930-х немало сочинений и активно зарабатывая газетными и журнальными публикациями, Черчилль одновременно вел и книжные проекты. В середине 1933 года он все больше начал склоняться к мысли о подготовке продолжения автобиографии «Мои ранние годы»[566]. Впервые эта идея появилась у него еще в конце 1930 года, сразу после публикации мемуаров[567].

Вполне обоснованное и ожидаемое решение, особенно если учесть, каких успехов ему удалось добиться после 1900-х годов, на которых заканчивалось это произведение. За рамками остались модернизация военно-морского флота в предвоенный период, напряженные годы Первой мировой войны, руководство Министерством по делам колоний в 1921–1922 годах, принятие пяти бюджетов и осуществление финансовой политики империи в период с 1924 по 1929 год… Но не об этом собирался рассказать Черчилль. Во втором томе он планировал познакомить читателей с расколом Консервативной партии в 1903–1905 годах из-за предложенного Джозефом Чемберленом перехода к протекционизму.

Бесспорно, это было очень важное событие в политической жизни Великобритании и нашего героя, который в пылу борьбы даже перешел в стан либералов. Но важность этого события ограничивалась моментом и в дальнейшем значительно потеряла актуальность на фоне последующих масштабных треволнений. В этой связи возникает закономерный вопрос: зачем в начале 1930-х Черчилль решил вспомнить о проблемах тридцатилетней давности, значение которых уже было чуждо читательской аудитории, особенно той ее части, которая находилась за пределами Туманного Альбиона?

Сам Черчилль считал, что его новая книга будет представлять прекрасный материал для «политического обучения нового поколения»[568]. Однако вряд ли все дело лишь в педагогике. Профессор Дж. Роуз предлагает искать ответ в названии, которое автор планировал дать своему сиквелу: «Парламентская драма»[569]. В 1930-х годах Черчилль воспринимал спор за свободную торговлю как превоходный образец политической борьбы, в которой он проявил себя с лучшей стороны. Для него эти события и были «парламентской драмой», где он в полной мере смог использовать свое знаменитое красноречие, продемонстрировать свою решительность и удивить многих своей готовностью идти до конца.