Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

На страницах третьего тома «Мирового кризиса» Черчилль также приводит рассказ о совместной поездке по фронту в марте 1918 года[646]. В 1926 году он решит расширить этот кусок, издав его в виде отдельной статьи в августовском номере Cosmopolitan под названием «Тигр и Бульдог». На следующий год он переработает и дополнит опубликованный материал, отдав его в мартовский номер Nash’s — Pall Mall под названием «Бульдог и Тигр: один день с Клемансо среди взрывающейся на французских боевых полях шрапнели». Вторую версию Черчилль использует для своего сборника «Размышления и приключения».

Теперь Черчилль постоянно испытывал потребность в общении с Клемансо. Во время каждого посещения Парижа по государственным делам, вне зависимости от того, какое правительство находилось у власти, он вставлял в свое расписание визит к Тигру. Тот платил ему взаимностью: «Я никого не приглашаю в мой дом, но вас я рад видеть всегда»[647].

Последний раз они встретились за год до смерти Клемансо в доме номер 8 на улице Бенджамина Франклина, где спаситель Франции проживал с 1895 года до своей кончины. Черчилля провели в маленький кабинет-библиотеку. Была зима, в помещении было холодно, оно не отапливалось. Большой камин весь был забит книгами. Вскоре к Черчиллю вышел хозяин: «подтянутый старик в шапочке и перчатках». «Пусть и не изящество Наполеона, но я увидел в нем наполеоновское величие времен Святой Елены, и на память пришли гораздо более ранние, чем наполеоновская, фигуры римских полководцев, — вспоминал Черчилль. — Ярость, гордость, нищета после великого служения, великолепие, сохраненное после отхода от власти, непробиваемое самолюбие, обращенное к этому миру и следующему, — все это было свойственно древним»[648].

На следующий год после кончины Клемансо Черчилль написал новую статью о французском государственном деятеле — «Тигр Франции», которая вышла в одном из ноябрьских номеров Collier’s. В декабре это эссе было переиздано в The Strand Magazine под названием «Клемансо — человек и Тигр». Статья станет одним из редких произведений Черчилля подобного формата, которые будут переведены на иностранный язык: в 1938 году она выйдет на немецком в одном из майских номеров Das Neue Tage-Buch. На английском языке ее опубликуют в марте 1936 года в News of the World, а в мае 1943 года — в American Mercury.

Черчилль называет Клемансо «одним из величайших людей мира»^{33}*[649]. Чем же так поразил французский Тигр британского Бульдога? Невероятной жизненной энергией и фантастической работоспособностью? В определенной мере, да. Выдающаяся энергетика пожилого француза не смогла оставить Черчилля равнодушным. «Он выглядит даже моложе, чем я, — писал Черчилль из отеля Ritz своей супруге. — Его жизненный дух и энергия неукротимы. Мы вчера пятнадцать часов гоняли на автомобилях по ухабистым дорогам, объезжая фронт. Я выдохся в конец, а он продолжал сохранять бодрое расположение духа, и это в семьдесят шесть лет!»[650]. Своим восторгом перед выносливостью и энергией Клемансо Черчилль также поделится с читателями, упомянув, что сам он после целого дня напряженного и порой опасного путешествия был разбит, а сопровождавший его премьер-министр — свеж и пребывал в приподнятом настроении; казалось, что его «стальной каркас неуязвим для изнуряющего труда в любом виде и в любой форме»[651].

Несмотря на всю работоспособность Клемансо, которая действительно была колоссальна, вряд ли она стала единственным светлячком, привлекшим внимание Черчилля. Нет, его восхитило нечто иное. Обычно, когда речь заходит о симпатиях, то в собеседниках, друзьях и просто знакомых привлекают те качества, которые присущи нам самим либо обладание которыми представляется нам желательным. Черчилль был поражен Клемансо потому, что в этом пожилом господине он увидел самого себя, а также тот образ главы государства, к которому он всегда стремился. Неслучайно профессор Поль Элкон называет Черчилля «самым лучшим учеником Клемансо в англо-саксонском мире»[652]. И очень показательно, что сегодня в Париже памятник Клемансо на Елисейских полях от памятника Черчиллю у моста, названного в честь российского императора Александра III (1845–1894), отделяет всего лишь небольшая улочка длиной триста метров — авеню Уинстона Черчилля.