Уинстон Черчилль. Темные времена

Буквально через два месяца Черчилль вновь удивит читателей. Свою очередную статью в Evening Standard он посвятит «испанской трагедии», когда на территории некогда монархического государства в смуте гражданской войны стали мериться силами две идеологии – фашизм и коммунизм. Черчилль признавал ужас, охвативший Пиренейский полуостров. Он даже «рассматривал гражданскую войну в Испании как зловещую и, возможно, роковую веху на пути катящейся вниз Европы». Но что предлагал опытный политик для остановки падения? Всего лишь выдержку и терпение. «Безопасность Франции и Англии требует абсолютного нейтралитета и невмешательства с их стороны, – объяснял он. – Эта испанская неразбериха не касается наших стран. Ни одна из испанских группировок не выражает нашу концепцию цивилизации. В нашем опасном положении мы не можем себе позволить сентиментальных взглядов или позиции спортивных болельщиков. Давайте оставаться в стороне, сохраняя удвоенную бдительность и усиливая свою оборону»¹⁷⁰.

Как и в случае с Эфиопией, Черчилль был против распыления сил, и дело не в традициях прошлого. Времена изменились. Даже в период расцвета империи Британия старалась избегать противостояния в одиночку сразу с несколькими противниками. Теперь же, когда ее возможности стали еще более ограниченными, распыление ресурсов, внимания и стратегических инициатив между несколькими очагами напряженности стало не только нерациональным, но и опасным. Этим объясняется точка зрения Черчилля относительно гражданской войны в Испании в 1936 году. Аналогичные мотивы руководили им при оценке очередного вторжения Японии в Китай в 1937 году.

События на Дальнем Востоке не остались для Черчилля незамеченными. Он и после Второй мировой войны не забудет, что именно по настоянию США (якобы из-за «помехи англо-американским отношениям») Великобритания расторгла союз с Японией, который существовал больше двадцати лет и «щепетильно» соблюдался японцами. Расторжение договора произвело на Токио «глубокое впечатление и было расценено как пощечина со стороны западного мира»¹⁷¹. Не остались без его внимания и напряженные отношения между Китаем и Японией. Еще в феврале 1937 года, за несколько месяцев до начала полномасштабных боевых действий, в своей статье «Миссия Японии», которая вышла в Collier's, он указывал, что главной целью Страны восходящего солнца является разделение Китая на «совокупность автономных государств, неспособных к противостоянию по одиночке и восприимчивых к японскому давлению»¹⁷². Черчиллем было написано несколько статей, осуждающих агрессию и проявленную в ходе боевых действий жестокость Квантунской армии¹⁷³. Но в целом он считал, что разворачивающаяся на другом конце света война не должна отвлекать внимание британских политиков от положения дел в Европе¹⁷⁴. «Мы не можем предусмотреть все возможные опасности, – заявлял он, – мы должны сосредоточить внимание на главном и пострадать в другом»¹⁷⁵.

Американский психолог Уильям Джеймс (1842–1910) однажды заметил, что отличие гения от обычного человека связано не со строением мозга, которое обусловлено природой, а с целями и задачами, на достижении которых концентрируется мозг, а также со степенью концентрации на этих задачах. И хотя современные ученые опровергают отсутствие физических отличий между мозгом гениального и простого человека, мысль, заложенная в высказывании У. Джеймса, имеет право на жизнь.

Сам Черчилль не понаслышке знал, что значит концентрация и расстановка приоритетов. «В войне, как и во внешней политике и прочих делах, преимуществ добиваются, выбрав из многих привлекательных или непривлекательных возможностей самую главную, – объяснял он. – Все остальные большие дела должны быть соответствующим образом подчинены этому соображению. Несоблюдение этого простого правила приводит к путанице и к бесплодности действий, и впоследствии положение почти всегда оказывается значительно хуже, чем оно могло бы быть»¹⁷⁶.

В свете этих рассуждений интересно проанализировать, что Черчилль думал о своем главном противнике – лидере Третьего рейха Адольфе Гитлере. Помимо того что этим двум личностями предстоит стать заклятыми врагами, указанный анализ интересен по следующим причинам. Во-первых, как повлияла на восприятие Гитлера любовь Черчилля к великим личностям и насколько личность фюрера повлияла на эту страсть британского политика? Во-вторых, какой бы одиозной фигурой ни был лидер НСДАП, он был современником британского политика, и понимание того, каким Черчилль видел Гитлера, помогает понять мировоззрение самого Черчилля. В-третьих, в истории XX столетия трудно отыскать двух настолько масштабных фигур, которых объединяло бы так много в их непохожести. Они словно были «зеркальными отображениями друг друга»¹⁷⁷, или, как выразился профессор Дж. Роуз, «Гитлер был фотографическим негативом Черчилля»¹⁷⁸.