Уинстон Черчилль. Темные времена

Черчилль повторит свою сдержанную позицию, когда уже после начала вторжения во время одного из выступлений в палате общин в осторожных выражениях будет говорить о том, что «еще очень рано делать какие-либо прогнозы по поводу исхода этой войны». «Публикуемые в газетах сводки, пусть и весьма подробные, а временами даже захватывающие, не позволяют как следует разобраться в происходящем». У самого Черчилля создалось впечатление, что «ничего серьезного до сих пор не произошло». И пока следует «воздержаться от поспешных выводов относительно результата конфликта»¹⁶¹.

Не торопился Черчилль и с принятием ответных мер. А после того, как они были приняты в виде санкций и продемонстрировали свою бесплодность, Черчилль одним из первых (уже в апреле 1936 года) выступил за их аболицию. Подобное отношение не может не удивлять. Но такие люди, как Черчилль, редко совершают необдуманные поступки. Был резон и в этом решении. Сам политик объяснил свою позицию в отношении отмены санкций тем, что, принимая жесткие меры против Италии, он боялся сблизить дуче и фюрера: «Я очень не хотел, чтобы в этой грозной борьбе против перевооружающейся нацистской Германии Италия отошла от нас и даже перешла в противоположный лагерь»¹⁶².

Учитывая германо-итальянскую сплоченность в годы Второй мировой войны, точка зрения Черчилля может показаться наивной. Но в середине 1930-х годов союз Берлина и Рима еще не был скреплен кровью. До 1935 года Италия, сражавшаяся в годы Первой мировой войны на стороне Антанты, рассматривалась как потенциальный союзник против нацистской Германии. Более того, в 1934 году поддержка Муссолини австрийского правительства с отправкой четырех дивизий на перевал Бреннер оказала существенную помощь в подавлении начатого нацистами государственного переворота, во время которого от полученных ранений истек кровью канцлер Энгельберт Дольфус (род. 1892).

Во-вторых, Черчилль считал, что на тот момент Британия была не готова к столь решительным действиям. Свою мысль с использованием метафоры он выразил в беседе с Андре Моруа, когда тот попросил его пояснить реакцию англичан на захват Эфиопии.

– Вы когда-нибудь наблюдали за поведением омаров?

– Нет, – ответил французский писатель, – мое внимание привлекали, как правило, иные проблемы.

– В таком случае при первой же возможности понаблюдайте за этими ракообразными… – посоветовал политик. – Это крайне поучительно… В определенные периоды своей жизни – периоды линьки – омары утрачивают защитный панцирь. Тогда даже самые отважные из них прячутся в расселину скалы и там терпеливо ждут, пока у них вырастет новый панцирь… Как только новая броня затвердевает, они покидают свое убежище и вновь превращаются в бойцов, хозяев подводных глубин… По вине неосмотрительных и трусливых министров Англия лишилась панциря; нам надо подождать, пока у нас вырастет новая броня¹⁶³.

Со своими соотечественниками Черчилль был более прямолинеен. Когда его спросили: «Не думаете ли вы, что пришло время британскому льву продемонстрировать свои зубы?» – он иронично ответил: «Вначале британский лев должен показаться стоматологу»¹⁶⁴.

Третья причина сводилась к тому, что главной целью сдерживания агрессии для Черчилля была не Италия, а Германия. Именно против нее и необходимо использовать всю силу и мощь Лиги Наций, не растрачивая ее на периферийные задачи. «Если Лига сейчас рухнет в бесчестье, это означает разрушение связи, которая объединяла британскую и французскую политику», – считал он. Поэтому важно не распылять усилия и ресурсы, а сосредоточиться на главном¹⁶⁵. Когда в мае 1935 года газетный магнат Гарольд Сидней Хармсвортс, 1-й виконт Ротермир (1868–1940) направил Черчиллю копию письма Гитлера, письма, в котором фюрер выражал свое нежелание воевать с Англией и предлагал ей союз с объединением колониальных, военно-морских и промышленных ресурсов¹⁶⁶, Черчилль скептически ответил: «Если этот союз предназначен для доминирования в Европе, он противоречит всей нашей национальной истории»¹⁶⁷. По словам Черчилля, на протяжении нескольких столетий основу британской внешней политики составляло «противостояние самой сильной, самой агрессивной державе, занимающей главенствующее положение на континенте»¹⁶⁸.

И тем не менее четкое следование озвученной концепции невмешательства не помешает Черчиллю в июне 1936 года поразмыслить над вопросом: «какую мораль можно извлечь из печальной судьбы» африканского королевства, которое «взывало к святости договоров»? Ответ был предсказуем и удивителен одновременно: «Разумеется, урок состоит в том, что необходимо немедленно принять ответные меры, дабы в следующий раз не было недостатка ни в желании, ни в средствах»¹⁶⁹.

И кто после этого скажет, что политики – просты, их действия – предсказуемы, а решения – прямолинейны?