Сигарета, которую он держал двумя пальцами, потухла. Морось сменилась ливнем, и отовсюду слышалось журчанье ручейков и водопадов, сбегающих по склонам.
Пьетро забрался в палатку, застегнул молнию и залез в спальный мешок.
Алессио уже храпел, тяжело, протяжно, как при воспалении легких.
Рассветные лучи и боль в лодыжке разбудили его резко, как пощечина.
Всплывшие в памяти странные, запутанные события вчерашнего дня показались ему сущим пустяком.
Скорее всего, дело в наркотике – просто он оказался сильнее всего, что они пробовали раньше. Ну, их и проперло. Плюс они тут одни, больше нет никого. Вот ситуация и вышла из-под контроля. Повели себя как два новичка.
Конечно, что-то из озера они вытащили, но уж точно не трилобита. Может, пресноводную креветку, хотя те вряд ли живут так высоко в горах. Да и старик действительно был, говорил всякие странные вещи, но не плакал кровью и не держал трилобита в объятиях, как ребенка.
– Бритва Оккама, – словно прочитав его мысли, пробормотал Алессио. Он сел, оставаясь по пояс в спальном мешке; на отдохнувшем лице сияла улыбка. – При равных факторах самое простое объяснение является предпочтительным. А самое простое объяснение состоит в том, что два придурка, то есть мы, поймали бэдтрип. Как твоя лодыжка?
– Лучше. Намного лучше. Но побаливает все равно.
– Я не все помню… но в следующий раз, если предложишь мне кислоту, которую купил в интернете, я тебе дам просраться.
Они засмеялись и вылезли из палатки, продолжая дурачиться.
Оранжевое солнце заливало землю жаркими лучами. Облака ушли, уступив место небесной синеве – такой яркой, что пришлось зажмуриться.
– Кофе будешь? – спросил Алессио.
– Даже двойную порцию.
– Я поставлю.
Пока друг возился с котелком, Пьетро снял куртку и пошел к озеру, чтобы умыться. Слышалось умиротворяющее попискивание сурков и жужжание насекомых.
Озеро исчезло.
Там, где простиралась водная гладь, теперь лежали лишь камни и грязь. Дна не было видно.
А под ними что-то шевелилось. Вдруг в глубинах бывшего озера, в грязной жиже, послышался звук какого-то бульканья, заполнивший долину, и раздался громкий хлопок.
– Але? – крикнул Пьетро, чувствуя, что невидимая безжалостная сила настойчиво тащит его к берегу, как беспомощную куклу. Шум становился все громче, все оглушительнее.
Пьетро открыл рот, но из-за сотрясавшего горы рева не услышал собственных криков ужаса.
Он стоял на берегу высохшего озера и не мог закрыть глаза.
Словно век больше не было.
Запах, невероятно сильный, ударил в нос так, что едва не сбил с ног.
Запах ископаемых, веками мокнущих в воде древнего озера.
Но откуда этот рев?
Как будто тысячи живых существ бьются в предсмертной агонии.
Рыбы.
Форель, лососи и многие, многие другие, которых невозможно описать словами.
Несметное количество. Задыхаясь и обливая друг друга рвотой, извиваясь чешуйчатыми телами, они бились в грязи и умирали. С хлюпаньем судорожно раздувались жабры, плавники и хвосты мелькали в панталассе разложения, превращающего бывшее озеро в болото, а тусклые, зеленоватые глаза обреченно смотрели на Пьетро, словно спрашивая, за что они так страдают?
Пьетро зажал уши руками.
Сделал шаг назад, почувствовал, как перехватило горло, и бросился к палатке.
Которой больше не было. Как не было ни Алессио, ни рюкзаков, ни гор.
Горы превратились в трилобитов.
Огромных каменных трилобитов, с грохотом рухнувших на Пьетро, на мир, на Вселенную.
Рассветные лучи и боль в лодыжке разбудили его резко, как пощечина.
Они просачивались сквозь синтетическую ткань палатки, в которой стало тесно и сыро, как в склепе из полиэстера и пластика.
Он по привычке позвал друга. Но никто не ответил. Пьетро сел, удивляясь, насколько здесь холодно. Об Алессио напоминали только разложенный спальный мешок да фонарик, валявшийся в углу.