Уиронда. Другая темнота

Вернувшись домой и посмотрев на себя в зеркало, Камилло обнаружил, что зрачки у него исчезли, а глаза превратились в желтоватые сгустки слизи. Никогда в своей жизни он не видел так хорошо.

Камилло стал часто приходить на стройку и вместе с новым другом своими древними глазами без зрачков часами смотреть на дыру в асфальте, на склизкие кишки в животе города.

Они знали, что рано или поздно стройка закончится. И тогда они отправятся в другой район мегаполиса, где найдут новую стройплощадку, новые ограждения, новый строящийся фундамент.

И когда их спрашивают, зачем старики смотрят на стройки, они улыбаются в ответ и шепчут на ухо слова, которые никто не хотел бы услышать, но рано или поздно должен, чтобы вернуться и самому посмотреть.

Другая темнота

There is such peace in helplessness.[34]

Кейт Коджа. Ноль

В этой квартире от всего веяло запустением.

Отчаянием.

Тайной.

Пыльные и засиженные мухами оконные стекла превращали свет в серую патину, которая липким слоем покрывала стены, потолок и мебель – как плесень, способная заразить сами корни существования.

О том, что здесь недавно теплилась жизнь, говорил запах забытой в раковине грязной посуды, но он лишь усиливал гнетущую атмосферу.

Слез, бессонницы.

Утраты.

Капитан Эрнесто Гандже почувствовал, как от запаха подвело живот и, пошатываясь, направился в гостиную, разглядывая мебель и всякие безделушки, по которым можно было составить представление о жизни семьи Бальдуцци. Успеха это не принесло. Вокруг переговаривались его подчиненные, следователи осматривали содержимое шкафов и собирали вещдоки. Если бы они замолчали, ушли и оставили его одного, он смог бы спокойно обдумать, почему люди иногда исчезают – да так, что шансов найти их практически нет.

Он сунул сигарету в рот, но зажигать не стал – все же это не его квартира и, кто знает, есть ли у нее сейчас хозяин, – и остановился, чтобы бросить взгляд на стену, увешанную фотографиями.

Мужчина.

Женщина.

Ребенок.

Улыбки. Закаты. Будни. Праздники. Лоскутки обычной жизни, такой же, как у всех.

Он подошел поближе, чтобы рассмотреть лица и фигуры, застывшие в вечных объятиях, и на какую-то долю секунды ему показалось, что над головой раскрылось отверстие, словно его хотели вытащить из собственного тела. Из квартиры, из дома, наверх, в небо, туда, откуда можно увидеть голубые контуры Земли, с одной-единственной целью – найти ответ на простой вопрос.

Где вы? Куда вы подевались?

Он оторвал взгляд от фотографии – о, как мне больно смотреть на лицо Луны – и уставился в конец коридора, разрезавшего квартиру пополам, на дверь, которая, скорей всего, вела в кладовку. Один из его парней нерешительно мялся на пороге, будто не понимал, какого черта они здесь делают; Гандже отодвинул его в сторону и зашел внутрь.

За тридцать лет работы он всякое повидал, и это всякое часто имело привкус падения, обмана или жестокости; поэтому он так удивился, что в общем-то безобидное содержимое каморочки вызвало у него приступ тошноты.

Здесь царил мрак.

Влекомый внутрь, как мотылек на свет огня, Гандже сделал несколько шагов вперед с осторожностью путешественника, свернувшего с протоптанной дорожки на неизведанную землю.

– Какого черта… – проворчал кто-то за спиной, и Эрнесто снова пожалел, что не один, иначе бы ничто не нарушало тишину и не мешало привести мысли в порядок.

Повсюду были картины. В рамках, на бумаге, холсте, на ткани. Десятки. Одни разбросаны по полу, другие висят на стене, третьи стоят на мольбертах или прислонены к коробкам. К потолку гвоздями прибито огромное полотнище, наверное, простыня; оно свешивалось вниз, как потемневшая, вздувшаяся грудь, отравленная ядовитой сывороткой.

Но не такие картины ожидаешь увидеть в доме представителей среднего класса, живущих на окраине.

Ни мертвецов, ни порнографии, ни всяких непристойностей или откровенных сцен, которые могли бы вызвать отвращение. Просто абстракции на одну и ту же тему. Терзающая душу зрителей идея фикс, сформированная частью сознания, свернувшего с правильного пути.

Полное отсутствие надежды. Оно действовало как гипноз, и капитан понял, что закурить все же придется.

Это удалось не сразу, ватные, вспотевшие пальцы несколько секунд не могли справиться с зажигалкой.

Эрнесто со злостью прикусил зубами фильтр.

Надеясь, что дым от «Мальборо» прочистит мозги.

Рассеет комок тревоги, который копошился у кадыка, как гигантский таракан.

Надо уходить отсюда, из этой маленькой кошмарной картинной галереи.

И он вышел.

В коридор.

В тусклый свет, отфильтрованный мушиным дерьмом и грязью.

Все лучше, чем студия Элеоноры Бальдуцци. Он подумал об этой женщине, о том, как первый раз встретил ее в отделении полиции, и о том, в какое горестное оцепенение она потом впала.

Дышать. Дышать. Здесь так тяжело дышать.

Кто-то позвал его из спальни. Голос звучал неуверенно:

– Капитан… можете подойти на минутку?