Уиронда. Другая темнота

Я решил, что буду вести расследование сам, стану своего рода частным детективом и раскрою дело об исчезновении собственной дочери, прямо как в сериале; но когда попытался собрать всю имевшуюся информацию и подумал, с чего начать, очутился в шкуре капитана Гандже: у нас действительно почти не было зацепок…

История с Луной все меньше занимала СМИ. Теперь о ней если и писали, то на последних страницах газет, листовки с фотографией обтрепались и выцвели; в новостях ее упоминали как одну из пропавших девочек, которых так и не удалось найти.

Я погрузился в беспросветное отчаяние. Бездонное. Читал сотни статей о потерявшихся людях, воспоминания о переживаниях их близких, и не мог поверить, что их так много.

Каждый год в мире исчезает восемь миллионов детей. Двести семьдесят тысяч в Европе. Кого-то похищают и убивают, кто-то сбегает сам и словно проваливается сквозь землю – в колодцы, крышку которых никогда не откроют. В Италии за месяц исчезает пятнадцать детей и только двадцать процентов из них возвращаются домой.

Как можно существовать на такой планете? Как можно не опустить руки перед непредсказуемостью этого мира?

Во мне теперь жили два образа Луны. С одной стороны, она по-прежнему была нашей дочерью, нашим солнышком, а с другой – для меня, почти умалишенного, – превратилась в некое божество. Символ всего того, что не должно происходить.

Но произойти может.

Пока настоящий ужас не коснулся нас своими холодными, как у трупа, пальцами, мы и не представляли, в какой реальности живет теперь наша дочь.

Но ужас всегда рядом, он хохочет и кривляется над нашими головами.

Ужас реален, он есть.

И однажды может постучать в нашу дверь. Потом зайти, крадучись, даже если мы его не впускали, испугать всех до смерти и разрушить наш уютный мирок.

Мы вслепую бродили в темноте, мы все. Я, Элеонора, капитан Гандже, наши друзья, наши семьи, ребята из группы детского сада Луны, весь мир.

И – записанное на бумаге это кажется немыслимым – худшее, ослепляющее сияние другой темноты было еще впереди.

* * *

Когда человек по-настоящему исчезает? Когда умирает? Когда не остается никого, кто будет его помнить? Когда он лишается способности чувствовать, своей индивидуальности? Или когда пустота от утраты в душах тех, кто его любил, так глубока, что обретает могущество?

Я часто задаю себе все эти вопросы. Иногда думаю, что в любом случае от нас что-нибудь остается – отражение того, кем мы были, искра той энергии, которая позволяла нам любить, действовать, мыслить. Порой мне кажется, что это неправда, и на самом деле мы все уже давно исчезли. До нас до сих пор долетает свет звезд, умерших тысячи лет назад. Значит, мы можем видеть прошлое и будущее одновременно. То же самое можно сказать и про людей. Это пугает. Я смотрю в зеркало и вижу черты ребенка, которым я был, зная, что однажды этого отражения не будет. Не останется ничего. Мы – лишь крошечная вспышка в истории этой мясорубки под названием Вселенная… И какая-нибудь звезда, может, наше любимое Солнце, однажды – пфаааф – сотрет нас с лица Земли. А остатки перемелют всемогущие жернова космоса.

И наступит конец Истории, конец цивилизации, конец всех тысячелетий, на протяжении которых род людской поднимался из грязи, конец человеческого сознания.

Останутся пыль, газ и частички материи.

А может, не останется и этого.

Только черная дыра, вакуум, вобравший в себя весь свет, и то, что мы даже не можем представить.

Нечто похожее на темноту, обитающую в подвале.

* * *

Когда переживаешь трагедию, время течет совсем по-другому. Как мы с женой постарели за эти дни! Раньше были подтянутыми, всегда заботились о питании, ходили в горы и занимались спортом на свежем воздухе при любой возможности.

А теперь увяли.

Как узники, заключенные в камерах неизвестности.

Ярко-рыжие волосы Элеоноры, так похожие на волосы Луны, стали блеклыми и жидкими. У меня появились седые пряди. На лицах пролегли глубокие скорбные морщины.

Не то, чтобы мы сдались (сказать такое было бы ужасно), но… мы чувствовали, как черная тень высасывает из нас надежду. Капитан Гандже, который держал нас в курсе расследования, стал звонить все реже.

Через восемь месяцев после исчезновения и я, и моя жена, уверен в этом, испытывали одно и то же чувство, хотя и не хотели в этом признаваться. Родителям всегда сердце подсказывает, что происходит с их ребенком, и у меня появилось стойкое ощущение, что Луны больше нет. Ее нет, и я не мог отделаться от этой мысли, сколько бы ни убеждал себя в обратном, как бы ни заставлял себя когтями и зубами цепляться за веру в спасение.

Камень, лежащий на душе, все сильнее прижимал меня к земле с каждым брошенным в мою сторону взглядом Элеоноры.

Она же мать.

А материнское чутье самое сильное. Ему не нужны слова.

Мать просто знает, вот и все.