Уйти и не вернуться

За окном под ветром тихо шелестели листвой старые деревья, посаженные во дворе вдоль ограды. Небо, видневшееся над краем крыши, было густо усыпано яркими звездами, но все пока еще было погружено в знобкую прохладу раннего лета. В доме тоже было как-то совсем тихо и бесприютно.

Дзын… Дзын… Дзын…

Издалека время от времени доносились звенящие в воздухе звуки, похожие на удары молота по наковальне. Могло показаться, что звуки шли из кузнецы или металлической мастерской, расположенной на нижней улице. Но ни той, ни другой там не должно было быть, значит, звуки, по всей вероятности, шли из другого места, откуда-то из далекого далека.

Дзын… Дзын… Дзын…

Эти монотонные, изредка звучащие в ночи, пронизывающие удары молота странным образом действовали на нервы.

– Ну что там за звон? – сморщив нос, недовольно сказала Ёнхи.

– Действительно, что за звон? – безучастно ответила Чонэ.

– Вроде поблизости нет никакой кузницы.

Выражение лица Чонэ говорило, что она вполне согласна с Ёнхи.

Дзын… Дзын… Дзын…

Удары молота о наковальню по-прежнему были слышны, и, скорее всего, они будут продолжаться всю ночь. Поскольку все внимание Ёнхи было обращено только на эти звуки, то ей казалось, что именно этот звон, а не ветер раскачивает старые деревья и что именно из-за него в стене комнаты появилась щель, а в потолок, где висит лампа дневного света, воткнулся острый кинжал. А вот мать на фотографии, висящей на треснувшей стене зеленоватого цвета, спокойна. Это потому, что она умерла и ее уже не волнуют проблемы разваливающейся семьи.

Дзын… Дзын… Дзын…

Этот ужасный звон когда-нибудь обязательно разрушит их дом. Видимо, пора уже проснуться и появиться змею-хранителю дома. И тогда будет пир, последний пир, и надо будет всем расстаться, расстаться без всякого сожаления. Подумав об этом, Ёнхи вдруг неестественно громко расхохоталась, от чего Чонэ даже вздрогнула.

– Да, кстати, ты знаешь, о чем я сейчас подумала? Когда ты вот так поддерживаешь отца под руку, то больше похожа на дочь, а не на невестку.

От этих слов Чонэ немного смутилась. Отец, конечно, ничего этого не услышал. Он сидел и только трогал на носу свою бородавку.

Ёнхи продолжала громко и быстро говорить. Чувствовалось, что она заставляла себя болтать, чтобы не слышать этого осточертевшего звона. Однако он продолжал бить по нервам, раздаваясь через каждые тридцать секунд, при этом, сливаясь с высоким голосом Ёнхи, звучал более отчетливо.

Дзын… Дзын… Дзын…

Обратившись к Чонэ, Ёнхи сказала:

– Вполне можно считать, что и в нашей семье царит демократия. Свидетельство тому ваши отношения с моим отцом. – Помолчав немного, еще громче добавила: – С другой стороны, тебе это все не надоело? Ведь главного в твоей жизни нет: ни крепкого стержня, ни прочной опоры, разве не так?

Однако Чонэ молчала. Сейчас она в каком-то смысле походила на своего слабоумного свекра, которого уже ничто не тревожило и не волновало. Было такое ощущение, что Чонэ верит в то, что общение между ними не должно действовать друг другу на нервы, что не нужно создавать головную боль, вспоминая от нечего делать давно забытые проблемы, и что, наконец, не нужно заниматься всякой ерундой. Но Ёнхи продолжала свою болтовню:

– И сегодня ждем сестру до двенадцати ночи? А твой муж опять сидит у себя на втором этаже? А Сончжэ? Он ведь еще не вернулся, не так ли?