Сара чувствовала, что отравляет жизнь друзьям и коллегам. Она знала, что люди хотят жить в мире, где дети драгоценны и неуязвимы.
– Меня просили скрывать мою скорбь, – сказала она. – Они не хотели сталкиваться с этим ужасом. А я была его олицетворением. Я была чудовищем.
Сара прочесывала интернет в поисках историй других матерей, столкнувшихся со смертью детей. Она находила сайты благонравных женщин, часто с христианским оттенком («мой ангел занял место на руках у Господа»), и истории, полные банальностей и эвфемизмов. Для Сары все эти «все будет хорошо» и «не вешай нос» были пустыми клише. Эти истории не передавали мучительной агонии и тоски, которые она чувствовала.
В поисках покоя она вернулась к наследию своих предков. «Сара, ты мексиканка. Ты происходишь из культуры, знающей, вероятно, больше всего о смерти, – думала она. – Как бы справились с этой трагедией твои предки?»
Мексиканский поэт Октавио Пас заметил, что жители западных городов – Нью-Йорка, Парижа и Лондона – «сожгут свои губы», если слишком много раз произнесут слово «смерть», в то время как «мексиканец навещает ее, подшучивает над ней, ласкается к ней, спит с ней, развлекает ее; это одна из его любимейших игрушек и самая долгая любовь».
Это не значит, что мексиканцы никогда не боялись смерти. Их отношения с нею стали нелегкой победой и сложились в результате веков жестокости. Клаудио Ломниц объясняет это так: «Мексика могла бы стать гордой и могущественной империей, но вместо этого над ней издевались, ее захватывали, оккупировали, калечили, у нее вымогали деньги как другие страны, так и неприкаянные авантюристы». В XX веке, когда западный мир достиг пика подавления и отрицания всего, что связано со смертью, «веселая фамильярность по отношению к смерти стала краеугольным камнем национальной самобытности Мексики».
Смирившись со смертью сына, Сара не пыталась стереть страх смерти; она понимала, что это невозможно. Она хотела только познакомиться со смертью, получить разрешение называть ее по имени. Так, как сказал об этом Пас: навещать ее, подшучивать над ней, ласкаться к ней.
Многие дети и внуки эмигрантов, как и Сара, обнаружили, что потеряли связь с традициями родной культуры. Американская система похорон печально известна жесткими законами и правилами, вмешивающимися в погребальные обычаи.
Например, крайне неприятная ситуация сложилась у мусульман, которые хотели бы открывать в США похоронные дома и получать лицензию на обслуживание своих диаспор. Ислам требует омыть и очистить тело и после этого похоронить его как можно быстрее, желательно до наступления ночи. Мусульманское общество отвергает бальзамирование, ужасаясь от одной идеи колоть тело и вводить в него химикаты и консерванты. Тем не менее в некоторых штатах действуют драконовские требования к похоронным бюро: иметь в штате бальзамировщика и предлагать бальзамирование всем подряд. И это несмотря на то, что в их случае это никогда не будет востребовано. Директора мусульманских похоронных бюро вынуждены искать компромисс между своими верованиями и желанием помогать диаспоре.
Первым и наиболее ярким контактом с мексиканской культурой для Сары стала работа художницы Фриды Кало, мексиканской
В Детройте Кало забеременела. Она написала об этом Лео Элоессеру, своему бывшему врачу и преданному другу по переписке с 1932 по 1951 год. Она была встревожена, ведь ее тело пострадало в автомобильной аварии: часть ее таза была раздроблена, а матка повреждена. Кало сообщила в письме, что ее врач в Детройте «дал хинин и очень сильное касторовое масло для чистки». Когда химические препараты не смогли прервать беременность, врач отказался делать хирургический аборт, и Кало столкнулась с перспективой носить ребенка до конца срока, несмотря на всю опасность такого положения. Она умоляла Элоессера написать ее детройтскому врачу, «ведь делать аборт незаконно, и, возможно, он боится, а позже уже нельзя будет сделать такую операцию». Мы не знаем, что Элоессер ответил на просьбу Кало, но два месяца спустя она перенесла тяжелый выкидыш.