Уйти на Запад

Со стороны казалось, что война плантации не коснулась. Я не очень-то представлял, как должно выглядеть нормально работающее хозяйство, поэтому мне все представлялось идиллическим: тростник…э-э-э… колосится (или что там ему полагается делать), из негритянской деревушки вдали от дороги доносится нестройное женское пение, птички чирикают, цветочки цветут. К господскому дому вела тенистая дубовая аллея, дом не успел обветшать на последние годы, каких-либо разрушений издали не было заметно. И только когда наша коляска остановилась у крыльца, я обратил внимание, что аллее и зарослям вокруг дома не помешал бы десяток-другой садовников, а самому дому — плотники, маляры и охрана по периметру. Часть окон была выбита с рамами, сорванные двери были заколочены досками, что, впрочем, не мешало бы желающим войти в дом через отсутствующую дверь на боковой веранде. Мы и вошли. Внутри было еще печальнее, чем снаружи. Создавалось впечатление, что бродячие негры, джейхоукеры и прочие партизанствующие элементы всю войну только тем и занимались, что искали способ как можно эффективнее разрушать мебель и этот дом выбрали в качестве полигона. Стулья были разломаны, шкафы лишились дверок и стояли с вывернутыми ящиками, обои и стенные панели содраны, паркет местами выщерблен. В выложенного мозаикой китайского дракона над камином в кабинете маркиза стреляли из револьвера, явно стараясь попасть в голову — от нее вообще ничего не осталось. Кровати в спальнях выглядели так, будто там зимовали дикие кабаны.

— Как вы думаете, сокровища еще в доме? — спросила Оливия, показывая мне подобные местные достопримечательности.

— Не знаю, — честно признался я. — А за какими вещами вы сюда приехали? Здесь вообще остались хоть какие-нибудь пригодные вещи?

— Грабители редко ищут что-нибудь на чердаках, если в их распоряжении все комнаты большого дома, — ответила Оливия. — Я надеюсь, то, что я сложила перед отъездом на чердаке, сохранилось.

Ее расчет оказался верным: внешне на чердаке все выглядело таким же разоренным, как и внизу, у самой лестницы валялись какие-то ободранные одноногие столики, пыльное рваное тряпье, несколько тюфяков, из дыр которых лезла серая от времени вата. А дальше стояли простые щелястые ящики, в которых хранились более-менее ценные вещи небольшого объема: часы, картины, книги, статуэтки, столовое серебро, фарфоровая посуда. Не всем вещам такое хранение пошло на пользу, но внизу у этих предметов и такого шанса сохраниться не было.

— Возьмем вот эти часы, — сказала Оливия, показывая на продолговатый ящик, напоминающий детский гробик. — За них даже сейчас в Новом Орлеане можно выручить двести долларов.

Я поднял ящик и понес его вниз. Сзади Оливия пошуршала чем-то и спустилась несколько минут спустя со шляпной картонкой и большим бумажным пакетом. Мы вынесли отобранные вещи на крыльцо и стали размышлять, что бы такое означал рисунок и вообще, имеет ли он хоть какое отношение к спрятанным старухой бриллиантам.

— Скорее всего, — рассуждал я, — ваша бабушка и в самом деле написала письмо о бриллиантах. Она больше любила вашу кузину, чем вас?

Оливия пожала плечами:

— Думаю, если б я была в отъезде, а Эжени пришлось возиться с бабушкой, хорошей внучкой была бы я, а Эжени — плохой.

— Как письмо вашей бабушки попало к майору Грину? Нет, я понимаю, что это вам неизвестно, но если порассуждать?

— От мистера Рэдли? — предположила Оливия. — Он написал нам два года назад, что Эжени умерла. Вроде обещал приехать, как только это будет возможно… зачем? Мы его не знали, дядя Горацио вообще кричал, что ему такой зять не нужен, и что он его пристрелит, как только увидит… Зачем ему к нам ехать?

— Ну, если у него было письмо вашей бабушки — почему нет?

— Похоже, что было, — мрачно проговорила Оливия. — Знать бы еще, что там в письме.

Мы еще раз посмотрели на присланный по телеграфу рисунок, но он нам ничего не говорил. Одно только было ясно: это вовсе не схема для вышивания. Покойная маркиза такими безделицами давным-давно не интересовалась.

— У меня впечатление, что никаких бриллиантов здесь давным-давно нет, — сказала Оливия, показав рукой на разгромленную гостиную. — Разве здесь могло сохраниться хоть что-то?

— Что угодно могло сохраниться, пока дом не разобрали по камешку, — оптимистично сказал я.

— А может, оно и не в доме? — вдруг встрепенулась Оливия.

— А где?

Девушка глядела на большой порядком запущенный розарий перед верандой.

— Розы, насколько помню, высажены по какому-то рисунку, — проговорила она. — Может, это и есть…

— Ваша бабушка обожала садоводство? — спросил я, размышляя. — Сама полола, рыхлила, пересаживала кустики?

— Нет, конечно. Садовник…

— Значит, клада в розах нет, — сказал я.

— Да, но что еще может быть вот такими… кубиками? — она показала на рисунок с огромными пикселями.