Уха из петуха

Но все же он сорвался, не выдержал пытку бездействием, когда Лилия прижалась своим ртом к его, дразня первым прикосновением языка. Толкнул свой в ответ, вторгаясь и дурея от вкуса и яростного желания позволить себе все и сразу. Дергаными движениями стянул с округлых плеч халат, вместе с лямками лифчика, негодуя на упрямое нежелание несносной ткани-преграды просто испариться бесследно. На мгновение отстранился, упиваясь видом представших его взгляду тяжелых полных грудей, запылал еще больше, любуясь резким переходом от загорелых, доступных солнцу мест к нетронутой интимной бледности ниже. Здесь, на этой молочно-белой гладкости, редкие, так прельстившие его с первого же взгляда веснушки казались крошками хаотично просыпавшегося жженого сахара, и Сергей громко сглотнул, жаждая немедленно опробовать вот те три, совсем рядом со съежившимся коричневато-розовым соском. Вскинул глаза, умоляя уже позволить превратить взаимное изучение-истязание в полноценное насыщение.

— Да, — выдохнула Лилия, глядя на него из-под ресниц обжигающе, снимая все запреты, даря вседозволенность.

Помнил ли он дальнейшее отчетливо? Вот уж ни черта подобного. Разве что свой отчаянный стремительный бросок на спринтерской скорости к столу за бумажником. Воистину за ним ни один чемпион мира в тот момент не угнался бы. А потом перетянул Лилию на себя и окончательно слетел с катушек, целуя распухшие, с готовностью отвечающие его безумству губы, облизывая оказавшуюся слаще, чем даже представлял, кожу, вминал пальцы в одуряюще мягкую плоть до белых следов, загребал, хапал полными ладонями щедрую полноту груди и ягодиц. А потом снова трясся, обливаясь потом, переживая ошеломительно острое чувство медленного, заживо сжигающего погружения и соединения, когда Лилия, замирая и мягко вскрикивая после каждого крошечного движения, стала опускаться, вбирая в себя его плоть. Она то хмурилась, глядя ему в лицо опустевшим, направленным только на собственные внутренние ощущения взглядом и впиваясь в его плечи, будто испытывая боль и собираясь остановиться, то откидывала голову и снова скользила ниже, вытягивая из него душу жаркой теснотой и сжатием, тихими стонами и невнятным шепотом. Сергей не торопил ее. Обливался жгучим потом, гасил одну волну судорог в мышцах за другой, дышал со свистом и фырканьем, как загнанный конь, но только поддерживал, позволяя принять его в том темпе, который был ей необходим.

Достигнув их общего предела проникновения, Лилия втянула его в новый глубокий поцелуй и бесконечно плавно устремилась вверх. Не передаваемое никакими словами ощущение тягучего скольжения… Она будто текла по нему, лаская и руками, и губами, и трением мокрой распаленной кожи об такую же его, и всеобъемлющим сжатием внутренних мышц. Но больше всего физического Сергея пробирала до самого нутра и потрясала абсолютная открытость ее упоения близостью с ним. Собственное наслаждение настолько желанной женщиной усилилось в несчетное количество раз от созерцания все нарастающего блаженства, читавшегося в чертах и движениях Лилии. И когда она, наконец, закричала, сжала его внутри до боли и, всхлипывая, обмякла, утыкаясь мокрым от слез лицом в изгиб его шеи, у Сергея рвануло в голове так, что показалось, что он ослеп, а спазмы в позвоночнике и бедрах не закончатся никогда. Вот теперь он понимал значение понятия "излиться досуха".

* * *

Даже с самыми безразличными его сердцу и душе женщинами господин Никольский вел себя истинным джентльменом: никогда — то есть ВООБЩЕ НИ РАЗУ, — не позволяя себе первым уснуть или не встать первым. Бывало и так, что более он не пересекался с этой дамой снова, но вести по-свински просто не мог себе позволить. Ни одна из них не жаловалась на его храп, на то, что он во сне ее придавил или спихнул с кровати, что он закидывал руки-ноги и щекотал дыханием шею или ухо… Да и спал он вместе с женщиной в одной постели очень чутко, даже, скажем так, нервно. В общем, переводя на язык чисто женской "чуйки", ни с одной он не терял контроля и не вел себя естественно даже во сне. Можно по-разному трактовать данный факт, но высыпался хорошо Сергей только в одиночестве. Ему достаточно было коснуться головой холодной, никем не согретой подушки, и он уже проваливался в глубокий сон. И просыпался при этом всегда очень рано и без всякого будильник: резко, одномоментно и совершенно бодрым.

После сладкого безумия, разделенного на двоих на жестком деревянном полу, каждое мгновение которого Сергей впитывал напрямую в подкорку, как сухой песок чистую воду родника в оазисе, после взрыва сверхновой в мозгах и где-то в районе грудной клетки, после умопомрачения, что он готов был испытывать снова и снова, Сергея Михайловича… вырубило. Вот только что он протягивал дрожащие руки к еле видному в прозрачном лунном свете лицу, вот сию секунду тянулся губами к мерцающей перламутром полоске белой кожи, и вдруг кто-то просто отключил сознание.