Двадцать минут пролетели как один миг. Вздрогнув, я пришёл в себя, закрыл ставни и ушёл в свою комнату, ожидая снов с грохотом артиллерии, криками раненых и ржанием лошадей, чьи голоса были едва различимы на фоне боли и завывания ветров вокруг нас; но вместо этого мне приснился Холмс, тихо смеявшийся рядом со мной в темноте.
Я проснулся с надеждой в сердце; и к полудню Холмсу на самом деле стало получше: его голос оставался всё ещё хриплым, но он уже свободно дышал. Он с удовольствием съел свой ланч, а после него даже взялся за скрипку. Ближе к вечеру самочувствие Холмса улучшилось ещё больше; встав перед окном, он стал рассказывать мне о скрытых намерениях соседей и случайных прохожих, идущих мимо наших окон. Я ликовал, но про себя: было бы преждевременно говорить о полном успехе.
В течение следующих двух дней ему становилось всё лучше и лучше. На третий день почти все беспокоящие его симптомы исчезли.
Теперь наступило время для заключительного доказательства. Я решил проверить свою гипотезу, ничего ему не говоря, чтобы это не оказало влияния на результаты. Во второй половине дня он ушёл в Скотланд-Ярд за отчётами дела о человеке, который выдавал себя за другого. Покинул дом спустя пять минут после этого, я обошёл улицы в поисках продавцов цветов и купил по несколько штук каждого вида.
Вернувшись домой, я поставил свой экстравагантный букет в самую большую вазу, отнёс её к нему в комнату, а потом сел у камина. Когда Холмс возвратился, он нашёл меня старательно разбирающим счета за последние три месяца. Если я и выглядел смущённым, он никак это не прокомментировал, а просто улёгся на диван и закрыл глаза. Очевидно, что теперь, чтобы собрать доказательства, требовалось просто понаблюдать.
Долгое время Холмс лежал, погрузившись в размышления. Отложив бумаги, я удалился в свою комнату, тихо надеясь, что Холмс не будет размышлять всю ночь, так как моя теория не увенчается успехом, если он не ляжет спать у себя. Я заснул, не услышав, что он встал; но в тишине ночи я был разбужен чиханьем, а затем, через мгновение, тихими проклятиями. Я улыбнулся и шумно выдохнул.
Независимо от неопределённости, которая, возможно, могла ещё оставаться в отношении результатов, когда утром Холмс появился в гостиной, он выглядел помятым, бледным и абсолютно больным.
- Уотсон, - это было всё, что он сказал. Его голос звучал надтреснуто. Он опустился в своё кресло и спрятал лицо в ладонях.
Не было никаких сомнений, что у меня всё получилось. Теперь была очередь признания.
- Холмс, - произнёс я, - мой дорогой Холмс, вы снова нездоровы.
Глубокий вздох из-под рук.
- Боюсь, что это - по моей вине, - сказал я.
Резко отняв ладони от лица и подняв голову, он нахмурился:
- Как это?
- Я знаю… ну… я полагаю, что это - из-за цветов.
- В этом нет никакого смысла. - Он был слишком утомлён для того, чтобы изобразить на лице хотя бы искру своего обычного любопытства. Встав с кресла и взяв журнал с полки, я раскрыл его на соответствующей странице и протянул ему.
- Предполагается, что чувствительный человек может почувствовать себя плохо из-за цветов. Пыльца попадает в воздух, и как результат - насморк.
Он взял статью и начал читать. Раздражение, удивление, тревога и надежда сменяли на его лице друг друга. Он поднял голову; его глаза блестели:
- Я понял, что вы имеете в виду. Это возможно; но как же вы можете быть в этом виноваты?
- У нас не было цветов в доме в течение нескольких дней, и вы хорошо себя чувствовали - до тех пор, пока я не купил букет для вашей комнаты.
Быстро заморгав, он спросил:
- Вы принесли мне цветы?
- Да… они стоят у вас на полке. Особенно я искал астры; я знаю, что они вам нравятся. - Я был озадачен выражением на его лице; он смотрел на меня с испугом и с интересом, как будто я сделал что-то совершенно необычное. - Но сейчас это не важно. Если вам от них плохо, мы должны их убрать.
- Да, конечно… Я подумал, что это миссис Хадсон принесла вазу с цветами.
- Нет, это я. Вы меня простите?
- Что? Да, конечно. Мне не за что вас прощать. - Кивнув, Холмс мне улыбнулся, но, тем не менее, меня не покидало чувство, что он, устроившись в кресле и держа носовой платок у носа, думает о чём-то другом. Убрав цветы и проветрив его комнату, я принёс ему чай и книги; устроившись напротив Холмса перед камином и закурив, я задумался…
Две недели спустя Холмс подарил мне книгу. После посещения пациента с астмой - раздражительного и требовательного богатого старика - я пришёл домой поздно; тот часто посылал за мной, поэтому я прятал свою гордость подальше ради дохода. После его компании для меня было облегчением вернуться в нашу тёплую и уютную квартиру. Лампы были включены, а меня ждал ужин. Холмс, очаровательно наморщив лоб, в синем шелковом халате стоял рядом со столом и перебирал свою коллекцию газетных вырезок. Отставив мою тарелку в сторону, чтобы еда немного остыла, я подошёл к книжной полке, выбирая что-нибудь для вечернего чтения. И обнаружил незнакомую мне книгу в кожаной обложке. Я взял её в руки. Это было издание Хафиза(1).