Ухищрения и вожделения

— Ради Бога, Дэлглиш, неужели нельзя ее чем-нибудь накрыть?

«Чем? — подумал Адам. — Он что, хочет, чтобы я выдернул из-под нее полотенце?» И возразил:

— Нет. Извините. Мы не должны ее трогать.

— Но это же работа Свистуна. Господи, Адам, это же ясно. Вы же сами сказали.

— Свистун — такой же убийца, как любой другой. Он приносит что-то с собой на место преступления и может что-то оставить. Это «что-то» может стать вещественным доказательством. Он ведь человеческое существо, а не стихия.

— Когда приедет полиция?

— Думаю, нам не долго ждать. Я не смог поговорить с Рикардсом, они сами с ним свяжутся. Если хотите, можете уйти, я подожду их. Вам тут все равно нечего делать.

— Я могу побыть тут, пока ее не увезут.

— Возможно, вам придется долго ждать, если они не смогут быстро вызвать патологоанатома.

— Значит, я буду долго ждать.

Он молча повернулся и пошел вниз, к морю, оставляя на песке следы, параллельные следам Адама. Адам спустился туда, где кончался песок, и сел на гальку, обхватив колени руками. Он смотрел, как высокий, стройный человек ходит у самой кромки воды взад и вперед, взад и вперед, без конца. Если у него на ботинках и оставались какие-то вещественные доказательства, их больше нет. Мысль эта показалась ему самому смехотворной. Ни один убийца не оставлял на жертве столь ясных знаков своей работы, как Свистун. Откуда же тогда это чувство неловкости, ощущение, что не все здесь так просто, как представляется?

Дэлглиш подвигался на гальке, поглубже поставив ноги и усаживаясь поудобнее, и приготовился ждать. Холодный свет луны, непрестанное биение волн, сознание, что неподалеку, за его спиной, лежит, коченея, тело убитой женщины, — все это порождало тихую грусть, мысли о смерти вообще и о своей собственной тоже. Timor mortis conturbat me.^[39] Он думал: в юности мы способны рисковать жизнью, потому что смерть кажется нам чем-то нереальным. Юность облачена в ризы бессмертия. Только пройдя жизнь до середины, мы ощущаем над собой тень, осознав, что жизнь преходяща. А ведь страх смерти, каким бы иррациональным он ни был, — несомненно, вещь совершенно естественная независимо от того, считаем ли мы, что смерть есть уничтожение или просто обряд перехода из одного состояния в другое. Каждая клеточка нашего тела запрограммирована для жизни: всякое нормальное, здоровое создание цепляется за жизнь до последнего вздоха. Как тяжко, но как вместе с тем утешительно осознать, что этот извечный враг всего сущего может когда-то прийти и как друг. Возможно, отчасти в том и заключается привлекательность его профессии, что процесс расследования придает достоинство каждой отдельной смерти, даже смерти самых неприятных, самых недостойных людей: ведь в повышенном интересе к уликам и побудительным мотивам отражается неумирающее стремление человека разгадать тайну смерти; кроме того, процесс расследования создает иллюзию существования высокоморальной вселенной, где невинность торжествует или может быть отомщена, где право можно отстоять, а порядок восстановить. Но ничто никогда нельзя восстановить, тем более — жизнь, и единственное, что можно отстоять, — это не всегда справедливую людскую справедливость. Разумеется, его профессия привлекала Адама не только тем, что заставляла работать интеллект, не только тем, что давала основания для строго оберегаемого уединения. Тетушка оставила ему достаточно денег, чтобы и того и другого хватало ему с избытком. Может быть, именно это намерение она и осуществила своим бескомпромиссным завещанием? В самом деле, не хотела ли она сказать: «Здесь достаточно денег, чтобы тебе не нужно было заниматься ничем иным, кроме поэзии. Не настало ли время сделать выбор?»

Это не его расследование. Это дело никогда не попадет в его руки. Но в силу привычки он отметил время прибытия полиции: только через тридцать пять минут он расслышал первые шорохи в глубине леса. Полицейские шли тем путем, что он указал им, и здорово шумели. Первым появился Рикардс. Рядом с ним — полицейский помоложе, высокий и плотный, а за ними беспорядочно двигались еще четверо: эти были тяжело нагружены. Адаму подумалось, что они — огромные, мощные инопланетяне, с квадратными лицами, высвеченными враждебным светом луны, принесшие с собой громоздкое и отравляющее все вокруг оборудование. Рикардс кивнул ему, но ничего не сказал, только коротко представил своего сержанта: Стюарт Олифант.

Вместе они подошли к трупу и остановились, глядя вниз, на то, что еще недавно было Хилари Робартс. Рикардс тяжело дышал, как после быстрого бега. Дэлглишу казалось, что от него исходит мощный ток возбуждения и энергии. Олифант и четверо других полицейских сбросили на землю свою ношу и стояли чуть в стороне, не произнося ни слова. Дэлглишу представилось, что все они вместе актеры в будущем фильме, ожидающие команды режиссера начать съемку, или что сейчас раздастся возглас: «Закончили!» — и их небольшая группа рассыплется, жертва потянется всем телом и сядет, растирая затекшие руки и ноги и ворча, что замерзла.

Через некоторое время Рикардс спросил: