Уход Толстого. Как это было

Из воспоминаний Сергея Львовича Толстого

«25 октября вечером я приехал в Ясную из Тулы. Никого посторонних не было; были только моя мать, сестра Саша, Душан Петрович и Варвара Михайловна. Я пошел в кабинет к отцу, думая, что он захочет со мною поговорить о матери, а может быть, и о моих делах. Но мать все время была тут же и все время говорила без умолку. Он начнет говорить, а она его перебивает, говоря совсем о другом. Он умолкал, ждал, когда она даст ему возможность вставить слово, и тогда продолжал говорить о том, о чем начал. Точно его перебивал посторонний шум [Далее С. Л. Толстой в этот вечер разговаривал с отцом о литературе, играл в шахматы и по его просьбе играл на фортепьяно. — Н. С. Родионов]. Когда я сыграл „Ich liebe dich“ Грига (в аранжировке Грига же), он всхлипнул (последняя музыка, слышанная в жизни Л. Н. Толстым. — В. Р.). Уходя спать, я пошел в кабинет прощаться с ним. Кроме нас, никого в комнате не было. Он спросил меня: „Почему ты скоро уезжаешь?“ Я собирался уезжать рано утром на следующий день. Я сказал, что мне надо устроить свои дела. Я очень хотел пожить в Ясной некоторое время, несколько разобраться в том, что там происходило, и, может быть, помочь, но мне сперва хотелось уладить свои личные дела… Как мне теперь кажутся ничтожными эти дела. Отец на это сказал: „А ты бы не уезжал“. Я ответил, что скоро опять приеду. Впоследствии я вспомнил, что он сказал эти слова с особенным выражением; он, очевидно, думал о своем отъезде и хотел, чтобы я после его отъезда оставался при матери: он всегда думал, что я могу несколько влиять на нее. Прощаясь, он торопливо и необычно нежно притянул меня к себе с тем, чтобы со мной поцеловаться. В другое время он просто подал бы мне руку»[102].

С. Л. Толстой в Ясной Поляне. 28 августа 1903 г. Фотография Ф. Т. Протасевича

Из «Дневника для одного себя»

Льва Николаевича Толстого

25 октября

Все то же тяжелое чувство. Подозрения, подсматривание и грешное желание, чтобы она подала повод уехать. Так я плох. А подумаю уехать и об ее положении, и жаль, и тоже не могу. Просила у меня письмо Чертковой Гале.

Из дневника

Софьи Андреевны Толстой

25 октября

«[…] Вечером приезжал сын Сережа, играл с отцом в шахматы, а потом на рояле. Приезд Сережи всегда приятен. […] Сегодня Лев Ник. переписался с Галей Чертковой. Я спросила, о чем? И теперь новая отговорка его, и он злоупотребляет этим, что забыл. Я попросила письмо Гали, он сказал, что не знает, где оно, и опять неправда. Скажи: „Не хочу показывать“. А то последнее время эта вечная ложь, обман, отвиливанье. Как он ослабел нравственно! Какое отсутствие доброты, ясности и правдивости! Грустно, тяжело, мучительно грустно! Опять замкнулось его сердце, и опять что-то зловещее в его глазах. А у меня сердце болезненно ноет; опять не хочется жить, от всего отпадают руки. Злой дух еще царит в доме и в сердце моего мужа.

„Да воскреснет бог, и расточатся враги его!“

Кончаю и надолго запечатаю этот ужасный дневник, историю моих тяжелых страданий! Проклятие Черткову, тому, кто мне их причинил! Прости, господи»[103].

Из дневника Александры Львовны Толстой

25 октября 1910 г.

«Вошла к отцу. Он сидел на кресле у стола, ничего не делая. Как-то странно видеть его без книги в руке, без пера, непривычно.

Л. Н. Толстой. 9 октября 1902 г. Ясная Поляна. Фотография фирмы „Шерер, Набгольц и Ко“

Л. Н. Толстой с дочерью Александрой Львовной. Ясная Поляна. 1909. Фотография В. Г. Черткова

— Я сижу и мечтаю, — сказал он мне, — мечтаю о том, как я уйду. Ты ведь захочешь идти непременно со мной? — спросил отец.

— Да, я не хотела бы тебя стеснять, может быть, первое время, чтобы тебе легче было уйти, не пошла бы с тобой, а вообще жить врозь с тобой я не могу.

— Да, да, но ты знаешь что, я все думаю, что ты для этого недостаточно здорова, насморки, кашель начнется…

— Нет, нет, это ничего. Мне будет лучше в простой обстановке.

— Если так, то мне самое естественное, самое приятное иметь тебя около себя как помощницу. Я думаю сделать так. Взять билет до Москвы, кого-нибудь Черткову послать с вещами в Лаптево и самому там слезть. А если там откроют, еще куда-нибудь поеду. Ну, да это, наверное, все мечты, я буду мучиться, если брошу ее, меня будет мучить ее состояние… А, с другой стороны, так делается тяжела эта обстановка, с каждым днем все тяжелее, да еще и Софья Андреевна так тяжело. Я, признаюсь тебе, жду только какого-нибудь повода, чтобы уйти»[104].