Уходила юность в 41-й

овладев в короткой схватке Лоевом, неподалеку отсюда, в рыбацкой деревушке

Каменке, будем переправляться через Днепр, чтобы продолжать свой дерзкий рейд в

Полесье. Вновь здешние окрестности огласятся стрельбой и взрывами. А еще год

спустя на это побережье выйдут части Первого Белорусского фронта и на нашей

высотке разместится командный пункт Рокоссовского.

В бинокли видим: на улицах Лоева — ни души. АН нет! Вот солдаты в кургузых

мундирах с автоматами на изготовку ведут старого человека. Он в белой, наверное,

исподней одежде. Бьют беднягу, и он спотыкается, падает, беспомощно разбрасывая

руки. Фашисты орут, гогочут.

— Вот бы пальнуть! — кипятится Иван Донец. — В самый раз! [97]

— У вас, в Семаках, верно, кажут, что поперед батьки... — отзывается Козлихин.

— Ты, разведчик, в стереотрубу зорче гляди!

В полдень, очевидно, полагаясь на безнаказанность, фашисты вздумали наводить

через Днепр переправу. У реки сгрудились автомашины, громоздкие понтоны, солдаты.

Я позвонил в дивизион.

— Сам, браток, дывлюсь и чую, что паленым пахнет, — заговорил Бабенко и, как

всегда, без «шифра» добавил в открытую: — Спытал полковника. Велено быть

наготовке и ждать. Розумиешь?

Вражескую переправу дивизион сорвал, разметал огнем. Как только фашисты

спустили на воду штурмовые мостики и крикливой ордой бросились по ним, сильный

огневой шквал накрыл скопище на берегу, оборвал цепочку мостиков, и поплыли они

вниз по течению.

Вскоре над нашими боевыми порядками появился самолет-разведчик. Снижаясь

до верхушек деревьев и снова взмывая, «костыль» выискивал расположение наших

батарей. Но тщетно — они надежно укрылись в лесной чащобе.

Под вечер наше охранение задержало группу незнакомых бойцов во главе с

лейтенантом. Усталые донельзя, они еле держались на ногах. На каждом — повязки,

грязные, заношенные, в пятнах засохшей крови. Командир взвода Козлихин бросился к

ним:

— Откуда вы такие?

— Оттуда, где ты не был, — сострил один из них, поправляя бинт на шее.

— Извините, товарищи раненые. Но если всерьез. Спрашиваю по долгу службы.

— Ну, коль ты такой серьезный, то мы из 21-й армии. Из-под самого Гомеля

третьи сутки топаем. Там такое пекло! Нас германец чуть на тот свет долечиваться не

отправил. Госпиталь начисто расформировал!

— Помолчи, Семченко! — оборвал разговорчивого бойца лейтенант. Он

перебинтовывал ногу, обутую в... лапоть. — Где мы, старший сержант? Далеко ли до

ближайшего госпиталя?

Услыхав объяснение Козлихина, боец с бинтом на шее удивленно присвистнул:

— От так пример! Идем в тыл, а, выходит, на другой фронт попали!

Лейтенант коротко рассказал, как к госпиталю, где [98] они находились,

неожиданно прорвались фашистские танки. Было, конечно, не до эвакуации. Кто мог,

пошел на восток, но там натолкнулись на вражескую мотопехоту. Повернули сюда, на

юг. Фашисты преследуют по пятам.

— А у вас тут даже надежных заслонов не встретили, — с горькой усмешкой

заметил он.

Было над чем задуматься, но когда я доложил об этом разговоре командиру

дивизиона Бабенко, тот, к моему удивлению, ответил:

— Не паникуй, комбат. Начальству видней, шо робыть!

Ночью тревога не улеглась. За Днепром, в Лоеве, непрестанно взлетали ракеты,

часто постреливали. А слева полыхали далекие зарницы, слышалось отдаленное

расстоянием тяжелое громыхание. Значит, думалось, живет наш Киев, нерушимо стоит

и борется!

Утром старший на батарее Нетреба по телефону сообщил, что одному из

тракторов срочно требуется ремонт. Я распорядился, чтобы старший сержант

Дегтяренко немедленно отправлялся в Репки — местечко, где расположились

корпусные тылы. Это километрах в двадцати.

Противник вроде не проявлял активности. Лишь надоедливый «костыль» кружил

над лесом. Но в полдень ошарашило нас неожиданной новостью. Возвратился

командир взвода Дегтяренко. Взбудораженный и растерянный, он поспешил доложить:

в Репках — немцы, на танкетках и мотоциклах!

Позвонил в дивизион, и Бабенко подтвердил:

— Это точно. Он не врет с перепуга. Еще не такое узнаешь!

К ночи снялись со своих позиций и отправились по дорогам, которыми шли сюда

два дня назад. Рядом плескались днепровские волны. Было прохладно. Истек август, и

осень заявляла о своем приходе.

На рассвете прибыли в Любечь — районный городок, чистенький и уютный. Он

сразу ожил. Любопытные жители собирались у палисадов и охотно завязывали

разговоры с нами.

Миловидная молодая женщина завела речь на певучем украинском:

— Хлопцы, ридненьки, що це таке? Чи то вы наступаете, чи отступаете? Хиба так

войне треба? А, мабуть, [99] нимцам нас оставляете? Так прямо скажить! А мы-то на

берегу так старались! С окопами тими! Бачьте, мозоли яки!

Старик, высунувшись в окошко, закричал:

— Не срамись, Марино! Што ты товарищам кажешь? Они в подчинении и