Воспользовавшись отсутствием своего атамана, недовольные действовали ещё смелее, находя поддержку в своих жёнах и матерях, которые грозили им муками ада, в случае подчинения новому положению, и сулили вечное блаженство за неприятие его: «Лучше пострадайте мученическою смертию, а не губите своих душенек!» – говорили они.
Очевидно, казаки въ большей массе совершенно не понимали, чего отъ нихъ хотятъ введением новаго положения о военной службе и общественномъ управлении. Темный, консервативный по характеру и религии казакъ-старообрядецъ, боявшийся всякаго новшества, охотно верилъ всемъ темъ вздорнымъ слухамъ, которые обыкновенно сами собою создаются в подобное тревожное время, тем более, что онъ не слышалъ ни отъ кого изъ авторитетныхъ для него людей опровержения этихъ слуховъ и разъяснения новаго положения. Начавшееся, такимъ образомъ, брожение среди уральскаго казачества было истолковано местной администрацией, какъ бунтъ, ослушание и неповиновение высочайшей воле.
Между темъ – заявляютъ сами казаки въ одномъ изъ своихъ прошений, – бунта, ослушания и неповиновения не было… а по неумению или нежеланию нам растолковать утвержденное 9 марта 1874 г. положение о военной повинности въ нашемъ войске, мы при объявлении его пошумели, погалдели, но, поразмысливъ, подчинились…
Давать «подписку» уральцы решительно отказались, мотивируя свой отказ двумя резонами: во-первых, они не знают, «под чем подписываются» (белые листы), во-вторых, по своим религиозным убеждениям, которые запрещают им давать клятвенные обещания и пр. Этот второй резон, основанный на религиозном суеверии, принял массовый характер – вроде религиозного психоза; угрозы и насильственные меры начальства только усилили пассивное сопротивление, принявшее характер мученичества «за христианскую веру». Женщины (матери и жёны) запрещали сыновьям и мужьям «подчиняться новому положению» и «давать подписку», считая это великим грехом; отцы грозили проклятиями сыновьям и первыми пошли под арест. Процессии арестованных почтенных бородатых стариков под конвоем военной стражи только подливали масло в огонь, и арестовывать приходилось чуть не поголовно всех.
– Призвал меня генерал Бизянов, – рассказывал мне старый заслуженный казак, – и говорит: – Слушай, Пахомов [фамилия изменена – авт.]. Ты, я знаю, верный слуга, вся грудь у тебя в заслугах.
– Рад, говорю, стараться, ваше превосходительство.
– Ты, говорит, Богу и великому государю повинуешься?
– Винуемся, говорю, Богу, великому государю всем войском, во всякое время.
– Давай подписку.
– Никак не могу, ваше превосходительство. Подписаться нам невозможно.
– Почему же? – спросил я.
Он посмотрел на меня лукаво и многозначительно.
– Подписаться?.. Легкое ли дело? За эдакие подписки знаешь, что бывает? «Обязуюсь повиноваться верховной власти!..» А они что-нибудь против государя… Тогда как? Тоже обязуюсь повиноваться?
– Да ведь верховная власть это и есть государь.
– Государь император – особо. А верховная власть – высшее начальство… Нет… Учены…
Таково это степное верноподданство. Оно решительно отделяет царя от реальной власти, идеализирует его, но вместе превращает в отвлеченность. И затем противится реальной власти во имя этой мифической силы…
На этот раз опасный призрак был вызван без всякой реальной надобности. Генерал-губернатор Крыжановский придал истории характер отказа от повиновения государю и раздул ее в целый бунт. И опять повторились сцены «Кочкина пира».
Первая перепись и первый рекрутский набор встречены были с ужасом, потому что по религиозным понятиям простых людей всякое счисление народа было тяжким грехом, который и на Давида навлёк кару Божью, а по казачьим правам оно и вовсе не допускалось.
Другие