«Уходцы» в документах, воспоминаниях и рассуждениях. Досадная страничка из истории Уральского казачьего войска и государства Российского

Подача прошения от несанкционированных сообществ и сборищ не считалась уважительной причиной для поездки, и прошения, написанные на таких сборах, считались незаконными. Так что казаки, пытавшиеся возразить против НВП, не имели никаких шансов получить разрешение путешествовать куда бы то ни было.

Вообще-то для подачи прошения не нужно было ехать самому. С 1550 года в государстве начал формироваться механизм работы с прошениями, и к 1870-м годам этот механизм был уже испытан опытом трёх столетий. Существовали хорошо отработанные каналы, по которым можно было подать прошение, и административный механизм приходил в действие и реагировал на прошение в процедурном порядке. Процесс мог занять годы, и, разумеется, это не нравилось просителям, но подать прошение, минуя прямые административные каналы, было практически невозможно. В «Описании внутренней киргизской орды» мне встретилось упоминание о постановлении Сената в деле о землевладении киргизов, что они должны немедленно вступить в права. Это было в 1849 году. Это «немедленное» постановление начало исполняться лишь 14 лет спустя, в 1863 году. А в течение всех этих лет русская администрация продолжала сдавать киргизские земли в аренду русским, при этом киргизам ничего не перепадало, разумеется («Обозрение…», стр. 13). Как бы медленно ни крутилась государственная машина, избежать официальные каналы делопроизводства было практически невозможно. С 1649 года закон запрещал обращаться с челобитными напрямую к царю. В 1720 году Пётр I, наряду с другими реформами, ввёл новый административный орган, занимающийся прошениями на Высочайшее имя, а также и новую систему субординации прошений, по которой вырабатывалась чёткая иерархия подачи жалоб, и каждый тип прошений был описан, и было описано, кто и куда может жаловаться в каждом конкретном случае. Главной целью этих реформ было не столько намерение дать гражданам право голоса и рассмотреть все прошения самым срочным и грамотным образом, сколько оградить Его Величество от докучливых просителей: «Предерзостию своею везде докучают и прошения свои приносят его величеству самому, не дая нигде покою», – жаловался Пётр I. Обращаться напрямую к царю было категорически воспрещено, и добиться царского внимания можно было только после длительного бюрократического процесса.

Капитанская дочка, подкараулившая Её Величество Екатерину II в парке, нарушала законы Российской империи. Однако закон и цари относились к дворянам мягче, чем к другим сословиям, поэтому отдельные отклонения в системе подачи прошений случались. Хотя бывало и так, что, вопреки всем собственным указам и положениям, цари вдруг смягчались и рассматривали прошения от казаков. Одной из таких немногочисленных побед здравого смысла над бюрократией была отмена набора яицких казаков в легионеры во времена Екатерины II. Яицкое казачье войско дружно выступило против службы в легионе, где бы им пришлось бриться, носить «бесовский» мундир и таким образом предать веру отцов и дедов. Императрица «смилостивилась»: казаков перестали набирать в легион (см. приложение к этой главе). Может быть, память об этой победе войска над Военной коллегией теплилась все сто лет, давая казакам надежду на возможность апелляции напрямую самому царю? К тому же этот исторический прецедент был напомнен казакам в большом историческом очерке «Борьба партий в Яицком войске» в «УВВ» за 1869 год.

Вполне возможно также, что надежды казаков подогревала память о казацких «станицах», исторически посылавшихся к царю за «милостями»? Была лишь одна, хоть и сомнительная, причина для надежд на благополучную подачу прошений напрямую монарху. В XVIII веке было принято постановление, разрешавшее всем сословиям Российской империи подавать прошения. Однако это право не было вписано ни в один закон, что лишало его юридической силы (и я не знаю, были ли среди казаков, писавших прошения, юридически грамотные и знакомые с этим постановлением). Зато был закон, который запрещал групповые прошения под страхом приравнивания их к бунту, и этот пункт был особенно чётко описан в положении «О порядке принесения жалоб военнослужащими и запрещении коллективных челобитий» (см. приложение к этой главе). Казаки, радевшие о коллективном деле и сотнями подписывавшиеся под прошениями в ходе событий 1870-х годов, по законам Российской империи были преступниками, бунтовщиками. Может быть, именно поэтому прошение донских казаков об отмене НВП в 1898 году было подано от имени дворян Донского казачьего войска, а не от имени рядовых казаков (см. приложение к этой главе)?