Ухожу и остаюсь

— Однако замучил я тебя, да и у самого язык отсох! А мне ведь завтра к бате с утра, рассказывать ему, как дело было.

— Это ты вроде как репетицию тут устроил? — сообразил хозяин.

— Может, и так, — подумав, согласился старшина. — От того ведь, как завтра повернется…

— Как всегда: закон вроде дышла, как повернул, так и вышло, — ухмыльнулся Иван.

— Начнешь выгораживать, — продолжал, почти не слушая, старшина, — получится, что сам виноват: не отпустил вовремя. А топить — еще хуже: куда смотрели раньше? Кому знамя доверили?..

— Короче, или ему три года дисбата, или вам на пару по пять суток губы? А потом он домой — тебя костерить, а ты — механиком-водителем из старшин…

— Ну и что делать? — сразу заскучал старшина, даже с лица опал. — Что молчишь?

Иван неторопливо встал, зевнул, солидно потянулся тщедушным телом — время тянет, догадался старшина, думает.

— Слушай, Петро, — заговорил наконец «вечный сержант». — Ты не пши! У тебя очередной срок когда, через месяц? Ну так я вот что: Вовка Евтушенко, гэсээмщик, на днях увольняется… Если что, пойдешь? На худой конец, чем не место? Правда марок на тридцать поменьше, зато совесть спокойна и душа не болит. Вся забота, чтобы масла не загорелись и антифриз не выпили… Ну, как ты?

— Надо подумать. Все-таки тридцать марок… Да и к роте привык… Да ты не о том. А с этим-то делом как? Что бате-то говорить?

— Да все то же! — рассердился Иван. — Заладил, как… Поперек бати не лезь, но рассказывай без огляда, как сам считаешь — по душе. Бог не фрайер, свинья не съест!

Вышли на крылечко.

— Ну и звезды, — ахнул Иван, — прямо генеральские!

— Это точно! — подтвердил старшина и зацокал по брусчатке свежековаными сапогами.

СТИХОТВОРЕНИЯ

СТВОРНЫЙ ЗНАК

Е. Крюковой

Плыву на створный знак, вода прозрачна.
Плыву издалека, и с тихим плеском
Уходят рыбы вглубь и вновь всплывают,
И тишина кругом, как от затменья.

За что, скажите мне, такой подарок
Мне сорок лет назад вручила мама:
И эти сорок лет, и эту полночь,
И этот створный знак — две белых вехи?

К утру молочный пар покроет воду,
Я опущусь на дно парящей лодки,
Я погружу лицо в парное небо,
И млечных две реки в одну сольются.

Я так давно плыву по этим рекам,
Мне с берегов кричат: «Эй ты, куда ты?!»
И вот он — этот знак, и ночь как счастье,
Мой детский след в песке, босой и теплый…

* * *

Ах, эта маленькая женщина
С надеждой крохотной в душе!
Молвою мы давно повенчаны,
Да вот — развенчаны уже…

Прошло весеннее затмение,
И крик в ночи, и летний зной,
Пришло спокойствие осеннее
Сквозной усталой новизной.

Я сам себе и поезд и вокзал —
И ухожу и остаюсь,
И остывают вслед твои глаза,
И от вагона отстают.

Идешь вдали, не слышу голоса —
Как мягко стелет первый снег!
Нет лиц — лишь линии да полосы,
И мне в ответ твой горький смех.

* * *

То ветер ли тенью летит по воде,
Теней ли сплетенье — а где-то нигде

Меж небом и полем волочится туча —
Ударил по тополю ливень летучий.

Он вздрогнул и ахнул: «Постой, погоди!»
И смертно рубаху рванул на груди,

И дух тополиный под нежной картечью,
Как пух лебединый, взметнулся навстречу.

Едва пробиваясь вдогонку друг другу,
Сквозь теплую вьюгу, сквозь душную вьюгу,

Насквозь и навылет сквозь белое тело
Летели и стыли небесные стрелы,

Текучие стрелы… И слышался вопль —
И сладостно плакал расстрелянный тополь.

ЭВРИДИКА