Укол гордости

Оставлять девчонку в живых нельзя, невозможно жить спокойно, зная, что где-то ходит живой свидетель. Судьба большая шутница, она любит сталкивать тебя лбами именно с тем, с кем ты ни за что не хочешь встречаться. Ты можешь уехать хоть на край света, хоть в Бразилию, хоть в Японию, хоть вообще на Южный полюс, но настанет момент, когда твой враг вдруг вынырнет из карнавальной толпы в Рио-де-Жанейро, или шагнет тебе навстречу из желтолицего потока «офисного планктона», текущего по улице Токио, или спустится с трапа ледокола, причалившего к ледяному берегу Антарктиды. И столкнется с тобой лицом к лицу…

И вообще, это дело принципа. Она перфекционистка и привыкла делать свою работу отлично. Она не оставляет следов — и точка! Один раз, всего один только раз она нарушила это правило и… чуть не поплатилась жизнью. На память осталось изуродованное ухо и чуть укороченная нога…

Поэтому она сейчас здесь, а не в спокойной, теплой, цивилизованной стране. Но ничего, осталось немного. Все подготовлено, все шахматные фигуры расставлены на доске. Осталось начать игру и поставить мат.

Да, она пойдет на контакт, но теперь шприц, ее верное оружие, заряжен не зольниковским препаратом, а старым добрым цианидом. Девчонка умрет мгновенно. Не имеет никакого значения, узнает ли она ее перед смертью — она не успеет ничего сказать. А впрочем, пусть узнает, пусть поймет, пусть глянет смерти в глаза.

Скоро, совсем скоро…

12

Персик, отмытый до блеска и укормленный до полной невменяемости, валялся пузом кверху посреди кухни. Варя и Гайка сидели за столом. За окном стоял осенний темный вечер.

Варю охватило ощущение дежавю. Все было как в тот день, когда они впервые встретились с Гайкой. Точно так же они сидели тогда за столом, обсуждали покушение на Варю, улыбающихся покойников, смерть Иды… И Персик так же валялся на спине посреди кухни. Они втроем, она, Гайка и Персик, как будто сделали круг и вернулись в исходную точку, каждый своим путем. Трое в субмарине…

Спать совсем не хотелось. То ли потому, что этот день был полон впечатлений, то ли потому, что Гайка, стосковавшаяся по кофе, варила его уже раз пять, и они нахлебались его по уши.

Весь день они работали как две пчелы: убирали квартиру, мыли окна, пылесосили, меняли шторы. Вызвали мастера и поменяли замок. Отмыли и расчесали Персика, привели в порядок самих себя. Варя отыскала в шкафу свою старую сумку и порадовалась, что не выбросила ее в свое время. Теперь вот пригодится…

Завтра у Гайки начнется новая жизнь, учеба в университете. А она возвращается к старой, ей нужно сходить в институт, уладить дела на работе.

Как она мечтала об этой своей старой жизни, когда маялась в подвале зольниковского вивария, как хотела вернуться! Но почему-то сейчас мысли о работе не доставляют особой радости, и вообще, на душе как-то кисловато…

Почему, ну почему? Вот она, ее любимая квартира — теплая, чистая, уютная, вот Гайка, которая стала ей сестрой, сидит напротив живая и здоровая, вот Персик, ее обожаемое сокровище, потеря которого принесла столько горя, а обретение — столько радости. Оброс как овца. Подстричь бы, да скоро зима, будет мерзнуть… Пусть обрастает дальше… Найти бы, кстати, того доброго человека, который его привез, и поблагодарить. Надо подумать, как это можно сделать…

Вот разве всего этого ей мало? Чего ей еще надо для счастья?

Из ее жизни исчез Стас Тимаков, вот отчего плохо. Надо быть честной перед собой, что толку скрывать от себя то, что скрыть невозможно. Он нравится ей. Он понравился ей сразу, еще тогда, в кабинете следователя Седова, когда улыбнулся ей первый раз.

Правда, потом был тот ужасный момент, когда она, уверенная в его предательстве, целилась в него из пистолета и смотрела на него с ненавистью. Но ведь даже тогда она не смогла в него выстрелить! И дело не в каком-то там предохранителе, с которого она не сняла пистолет, — ей не позволило выстрелить что-то другое… Она подсознательно чувствовала, что этот человек ценен для нее, что она без него не может!

Но он-то этого не знает! Что, если он думает, что она не выстрелила в него только оттого, что не умеет обращаться с оружием? И как он тогда чувствовал себя, стоя перед ней, что он думал о ней? Может, возненавидел ее, и этого теперь не исправишь?

Поэтому он исчез и не появляется, и не звонит. Не хочет ее видеть. А также слышать, обонять и осязать, как выражалась Ида. Он спас ее, и на этом его участие в ее жизни закончено.

Если бы он хотел продолжить знакомство, он бы позвонил. Да, раньше он звонил только Гайке, потому что только у Гайки был телефон, но сейчас-то он знает, что они вернулись домой, знает номер домашнего телефона… Она тоже помнит его номер, он навсегда врезался в память. Позвонить самой? Убедиться, что все кончено? Нет, что-то не позволяет ей сделать это.

Просто она не нравится ему. Что из того, что он улыбался ей и смотрел тогда, в машине? Просто улыбался, просто смотрел, а она размечталась! Дура!