Украденная юность

Сержант ответил:

— Ладно, ладно. Только у нас времени мало.

И вместе с солдатами пошел за грузовиком, который двинулся обратно, подскакивая на ухабах. Теперь можно было очищать подвал от мусора.

В обед все прилегли отдохнуть на солнце, и каждый выложил свою скудную пищу: два кусочка поджаренного хлеба и две-три картофелины. Радлов не насытился, да и радости мало давиться всухомятку такой едой. Уже много дней его грыз голод, и муки эти рождали в воображении фантастические картины.

— Хорошо бы шницель съесть, — вздохнул он.

Шнейдер, снявший рубашку и подставивший худой торс солнечным лучам, пробурчал:

— Будет, все будет.

— Вы думаете?

— Уверен.

Иоахим взглянул на человека, который лежал рядом с ним на животе, подперев руками подбородок, и смотрел в синее весеннее небо.

— Да вы-то откуда знаете? — спросил Радлов с любопытством.

— Мы восстановим завод, будем, может быть, выпускать плуги, необходимые крестьянам. Все очень просто, — Шнейдер сорвал травинку и зажал ее зубами.

— На это уйдет несколько лет, — пробормотал Радлов.

— Только не у нас, — ответил Шнейдер и обернул травинку вокруг пальца. Рука у него была большая, узловатая, вся ладонь — сплошная желтая мозоль. — Достанем станки из подвала, и дело пойдет быстро. Пятый цех не совсем разрушен. Там мы и начнем. — Он указал на какую-то развалину. — Да и на электростанции в Клингенберге уже работают. Значит, скоро дадут ток.

— Вы и раньше здесь были? — спросил Радлов.

Шнейдер кивнул.

— Все мы здесь работали. Директор, некий доктор Йегер, был известным нацистом. Вот он и удрал со всем своим барахлом. К американцам. У этого типа немало грехов на совести. Но нас они не сцапали.

— Кого это «нас»?

— Да Бухвальда и меня и еще кое-кого, кто здесь работает. У нас была подпольная группа сопротивления.

— Вы коммунист?

— Нет, член профсоюза. Но Бухвальд коммунист. — Он отбросил травинку, которую все еще вертел в руках, и встал. — Пожалуй, пора приниматься за дело.

Пока они шли к своей куче мусора, Шнейдер рассказывал:

— Бухвальд и наладил здесь все. Не успели кончиться бои в наших краях, а он уже всех нас созвал.

Так они работали до трех-четырех часов. Радлов, как и все, сгребал в кучи кирпичи и мусор, а сам при этом размышлял: сколько же было у Гитлера противников и сколько людей надеется, что теперь жить будет легче? Лаутербах, Гартман, однорукий Шольц и этот вот Шнейдер. Но почему они были против, ему до сих пор никто не объяснил. А сам он не мог этого понять и еще меньше представлял себе, чего именно ожидают они от демократической Германии, которая будет к тому же антифашистской.

Прошло часа три, прежде чем был отрыт вход в подвал. С напряженным вниманием ждали они, пока Бухвальд спустится по лестнице. Наконец они услышали его крик:

— Все в порядке. Спускайтесь.

Под мрачными сводами подвала, едва освещенного мигающими голубыми огоньками зажигалок и спичек, стояли станки, они были целы и невредимы. Радлов насчитал пятнадцать токарных станков, кроме того, кругом валялись подшипники и маховики. Станки покрылись толстым слоем пыли. Иоахим слышал, что Бухвальд сказал:

— Смотрите-ка, не заржавели, их хорошо смазали маслом. Йегер неплохо заботился о своем добре.

И тут Радлов заметил, как Бухвальд нежно погладил один из станков.

Когда они снова поднялись наверх, Бухвальд объявил:

— Кончайте. Сегодня все равно больше не наработаем. А за пятый цех возьмемся завтра. — И, выдержав короткую паузу, добавил — Сегодня охранять машины буду я. Это все наше достояние, а как знать, кто ночью тут бродит среди развалин. Карл, ты предупредишь мою жену?

Шнейдер кивнул.

— И не забудьте поговорить с соседями.

Радлов прошел часть пути со Шнейдером. Новый знакомый осведомился о его адресе и, услышав ответ, сказал:

— На Викингштрассе в доме восемнадцать живет Генрих Кордштедт. Сходи-ка к нему, узнай, жив ли он и что поделывает, да скажи, пусть выходит на работу. Мы решили, чтобы каждый привел с собой по одному рабочему.

Радлов обещал все выполнить.

Так день за днем проходил в работе, требующей напряжения всех сил, к тому же людей терзало постоянное мучительное чувство голода. Радлов с рассветом выходил из дому и возвращался поздно, когда на домики поселка уже спускались тени. Лицо его осунулось и еще больше побледнело, глаза ввалились. Вечером в низенькой комнате Урсулы он сразу бросался на кушетку и засыпал глубоким крепким сном. А девушка будила его, только подав уже на стол картофель в мундире и соль. Обычно они ужинали молча.

Невысказанный вопрос словно висел в воздухе, и хотя Радлов больше не упоминал о своем желании уехать, он знал, что Урсула постоянно об этом думает. Точно стена встала между ними, правда, прозрачная, как стекло, но все-таки она разделяла их.

Только однажды, когда он после особенно тяжелого рабочего дня вернулся домой лишь под утро, стена эта как будто исчезла. Урсула, решившая, что он уехал, провела мучительную ночь и утром была белее полотна. Обняв его за плечи, она всхлипывала:

— Ты еще здесь!

И он гладил ее, пока она не успокоилась.