Луиза рассказывает историю о том, как весь кампус завалило снегом, и она (и Виргил Брайс, но об этом она умалчивает) надела лыжи и заработала пару сотен долларов, продавая в общежитии вразнос горячий кофе (и травку Виргила, но об этом она тоже умалчивает).
Все смеются.
– Она просто потрясающая, – говорит Рекс. – Она даже как-то раз безнаказанно изображала из себя студентку. Целый год! Прежде чем кто-то наконец обо всем догадался.
Луиза набрасывается на него.
На секунду, жуткую и убийственную секунду ей кажется, что он насмехается над ней.
Но Рекс улыбается ей с такой нежностью и гордостью, пусть даже в его устах история звучит полной чушью (все продолжалось лишь две недели и лишь в столовой, и единственный, кто обо всем догадался – это ее мать, потому что сама она слишком боялась с кем-то говорить, а матери было так за нее стыдно), но все смеются и ведут себя так, словно в жизни ничего смешнее не слышали, и даже Хэл улыбается, обнажая дырку между зубами. И что Луизе остается, кроме как закашляться, проглотить свой страх и закончить историю, прекраснейшую историю о своем фантастическом розыгрыше, как она даже целый год ходила на занятия по греческому языку и даже написала контрольную, и все думают, что в жизни ничего смешнее не слышали, а еще – что она очень храбрая.
Рекс обнимает ее за плечи и целует в щеку, и никому, похоже, и в голову не приходит, что это означает, что она вообще не училась в академии.
Луиза отправляется в туалет.
Подкрашивает губы. Припудривается.
Проверяет телефон Лавинии.
Одиннадцать сообщений в «Фейсбуке». Почти все – от Мими. Тринадцать лайков.
Сообщение от Корделии:
Лавиния выкладывает фото американского флага, развевающегося над очень красивым домом в колониальном стиле, который очень легко можно принять за провинциальную таверну, где ненадолго может найти пристанище девушка, чья лучшая подруга трахнулась с ее бывшим.
Она пишет:
Не проходит и минуты, как Беовульф Мармонт ставит лайк.
Все напиваются стоящим на буфете вином, кроме Хэла, который весь вечер подливает себе в стаканчик.
– Господи, – произносит Хэл. – Какая банальность.
– Что такое? – Индия всем рассказывает, насколько упражнения на брусьях лучше для ягодичных мышц, чем на турнике.
–
– Не надо, – произносит Рекс. Очень тихо.
–
Рекс молчит. Он очень бледен. Яростно кусает нижнюю губу.
– Как она отреагировала? – Теперь Хэл уже смотрит на Луизу. – Когда вы ей рассказали. Передрались, как кошки? Разделись?
– Она сейчас не в Нью-Йорке, – отвечает Луиза. – Отдыхает.
Хэл смеется.
– Изгнание. Какая прелесть. Да полноте! Я бы на вашем месте поостерегся, юная Луиза, она может сунуть вам под ребра нож, пока вы спите.
Луиза смеется, как будто что-то еще соображает.
– Я в смысле… Может, вам и повезет. Может, она проглотит пригоршню снотворного мамаши Вильямс. – Он дует в свистелку. – Запереть под замок все лезвия. И не подпускайте ее к воде.
У Луизы к горлу подступает тошнота, и ей кажется, что ее вырвет – и
Именно Рекс стремительно выбегает вон.
Это, по крайней мере, дает Луизе повод броситься вслед за ним.
Она обнаруживает его в одной из спален. Там скромная односпальная кровать посреди огромной комнаты, обшарпанный конь-качалка, на стенной пробковой плите – флаги частных школ из Девоншира, Андовера и Дирфилда.
Он курит косяк и пускает дым в окно.
– Знаешь… – Рекс пустыми глазами глядит в окно. – По-моему, мы все-таки злодеи.
– Нет! Нет!
– Не надо мне было тебя целовать. Я хуже всех… не надо мне было этого делать.
– Все хорошо! Ты лучше всех!
– Если с ней что-то случится, – продолжает Рекс, – если она… если с ней хоть что-то случится, это я виноват.
– Не виноват, – настаивает Луиза. – Я тебе обещаю…
– Ты не понимаешь! – Рекс впервые повышает на нее голос. – Тебе не понять… Ты давно ее знаешь, а? Полгода? – Он очень медленно выдыхает. – Она не твоя забота, а моя! Нельзя просто… прогнать это от себя, потому что так хочется. – Он гасит косяк о стол Хэла. – Прости меня… это несправедливо по отношению к тебе. До единого слова.