Украденный наследник

Однако я не могу развернуться и уйти, оставив его в клетке. Ни Оук, ни Тирнан не проявляли жестокости, пока он был их пленником, но мое сердце все равно сжимается от ужаса. Не исключено, что при Дворе Бабочек с ним будут обращаться гораздо хуже.

Вот только Оук меня никогда не простит.

Хотя… ему не обязательно знать, что Гиацинту помогла именно я. Никто, кроме Озерного Джека, не видел, как я захожу сюда. А Джек вряд ли захочет выдавать меня, потому как сам в этом замешан.

Возможно, я смогу сохранить свой поступок в тайне так же, как Оук хранил тайны от меня.

– Пообещай, что не передашь никому – особенно леди Ноури – никаких сведений ни обо мне, ни об Оуке, ни о Тирнане, которые могут подвергнуть нас опасности или выдать наши планы.

Я пытаюсь убедить себя, что мои действия пойдут принцу на пользу, что всем будет только лучше, если замыслам королевы Аннет что-нибудь помешает. В конце концов, если Гиацинт исчезнет из ее темницы после того, как она настояла на его заключении, она вряд ли сможет назвать себя хорошей хозяйкой.

Если обо всем узнает Оук, то сделает совсем другие выводы. Он решит, что я поцеловала его, только чтобы отвлечь его внимание, а потом воткнуть нож в спину. Решит, что все слова Тирнана обо мне – правда.

Но если я оставлю все как есть, королева Аннет наверняка оставит Гиацинта в темнице, надеясь задержать Оука или заставить его вернуться к ее Двору. Мне невыносима сама мысль о том, что кого-то будут держать в заточении, как когда-то держали меня, и никто не придет ему на помощь.

– Помоги мне сбежать, и я не передам никому – особенно леди Ноури – никаких сведений ни о тебе, ни об Оуке, ни о Тирнане, которые могут подвергнуть вас опасности или выдать ваши планы. – Гиацинт с готовностью повторяет клятву, не упуская ни слова.

Важность этого мгновения грузом наваливается на мои плечи.

– Как мне тебя отсюда вытащить? – спрашиваю я, пытаясь сосредоточиться на своих действиях, а не на ужасе, который внезапно охватывает меня. После этого моя судьба окажется в моих собственных руках – и в руках Гиацинта. Я гоню от себя эти мысли и изучаю сталагмиты в поисках хоть какого-нибудь зазора. – Эти челюсти должны как-то открываться, но я не могу понять, как именно.

Гиацинт просовывает палец между похожими на зубы сталактитами и указывает на потолок.

– На камнях должно быть что-то написано. Один из стражников смотрел наверх, когда произносил заклинание, словно зачитывал его. А еще шаркал ногами, значит, нужно стоять на каком-то определенном месте.

– Ты не слышал, что он говорит? – изумленно спрашиваю я.

Он качает головой.

– Наверное, так работают чары. Я видел, как движутся его губы, но не слышал ни звука.

Я прищуриваюсь и замечаю несколько тонко нацарапанных строчек. Делаю два шага назад, чтобы различить их. Однако это не пароль, открывающий вход. Загадка. Я приглядываюсь и понимаю, что над каждой камерой своя надпись.

Полагаю, что если каждая камера открывается и закрывается при помощи определенного слова или фразы, то разумно написать что-то вроде памятки, особенно учитывая, что на службу постоянно приходят новые стражники. Ведь не все обладают идеальной памятью, и существует риск, что пароль забудут, – тогда камера навеки выйдет из строя.

– «Она дочь солнца, – читаю я, – но рождена для ночи и рыдает от огня. Если вдруг она погибнет раньше времени, отруби ей голову, и она возродится вновь».

– Загадка, – стонет Гиацинт.

Я киваю и думаю о том, как сильно фейри любят игры. Думаю о том, что Хабетрот назвала Оука Солнечным принцем. О том, как мы с моей не-семьей играли в «Скраббл» и «Бананаграммы». А еще о стихах, которые находила в учебниках Бэкс, заучивала наизусть и рассказывала белкам.

Пытаюсь привести мысли в порядок.

– Это луна? – Ничего не происходит. Опустив взгляд, замечаю, что в шаге от того места, где я стою, выгравирован круг. Наступаю на него и снова говорю: – Луна.

На этот раз раздается скрип, но вместо того чтобы открыться, камера сжимается, как будто хочет впиться в пленника зубами.

Гиацинт, охваченный паникой, бьет кулаком по каменным прутьям.

– Как можно отрубить голову луне?

– Она истончается до тонкой полоски, – отвечаю я, испытывая ужас от того, что едва не сделала. – Но потом возвращается обратно. И ее можно назвать дочерью солнца. Она ведь отражает свет и все такое.

Но сколько бы я ни объясняла, почему выбрала именно этот ответ, факт остается фактом: из-за меня его чуть не раздавило. Даже сейчас, когда камера больше не движется, мне страшно, что она снова начнет сжиматься и расплющит Гиацинта.

– Будь осторожнее! – шипит он.

– Попробуй сам догадаться! – рычу я.

Он ничего не отвечает.