Одним из избранных был Олег Мещеринов, ныне проходивший стажировку на Петровке, 38, в отделе, возглавляемом полковником Гордеевым. И это именно он предложил простой и эффективный план похищения Нади Ларцевой. Он много раз слышал, как отец разговаривал с дочерью по телефону, и неплохо представлял себе и характер самой девочки и суть тех наставлений, которыми пичкал ее Володя. Главное условие всей операции — не привлекать к себе внимания, чтобы никому и в голову не пришло, что на их глазах похищают ребенка. Надо было суметь напугать Надю и толкнуть в объятия человека, от которого она будет ждать помощи. А уж найти такого человека и «подставить» его в нужное время в нужном месте — дело техники и режиссуры. И куклу Барби придумал тоже Олег. Девочка может не запомнить лицо человека, который будет ее преследовать, стало быть, она его просто не заметит и не испугается. Она вряд ли разбирается в автомобилях и не обратит внимания на то, что ее целый день преследует одна и та же машина, будь она хоть самой редкой и дорогой иномаркой. Но Барби она заметит непременно. И если девочка достаточно сообразительна, она обязательно испугается. А если глупа и невнимательна к советам отца, то будет глазеть на куклу и легко пойдет на контакт, если попытаться с ней заговорить. Да, Барби — во всех отношениях удачная находка. Арсен был доволен. Ему очень хотелось послушать, что теперь запоет эта хладнокровная непробиваемая Каменская.
Звонок в дверь заставил Настю вздрогнуть. Она покосилась на Лешу, уткнувшегося в телевизор.
— Откроешь?
— А надо? — ответил он вопросом на вопрос, не трогаясь с места.
Настя пожала плечами. Звонок прозвенел еще раз.
— Надо, наверное. Мало ли что…
Леша вышел в прихожую, притворив за собой дверь.
Щелкнул замок, и Настя услышала знакомый голос Володи Ларцева:
— Ася дома?
Она с облегчением вздохнула. Слава Богу, не они! Ларцева трудно было узнать. Смуглое лицо его посерело, губы приобрели синюшный оттенок, как бывает у людей с сердечной недостаточностью, глаза были совершенно сумасшедшими. Он вошел из прихожей в комнату, не раздеваясь, закрыл дверь перед самым носом у Чистякова и прислонился к ней, с трудом переводя дыхание. «Бегом бежал, что ли?» — подумала Настя.
— Они забрали Надю, — выдохнул Ларцев.
— Как — забрали? — внезапно севшим голосом спросила она.
— Вот так и забрали. Пришел домой — ее нет, а тут и звонок по телефону, мол, девочка ваша у нас, жива-здорова, но это — пока.
— И чего они хотят?
— Остановись, Анастасия. Умоляю тебя, остановись, не трогай больше дело Ереминой. Они вернут мне Надю только тогда, когда ты остановишься.
— Погоди, погоди, — она села на диван и сжала виски руками, — давай все сначала, я ничего не понимаю.
— Не прикидывайся, ты прекрасно все понимаешь. У тебя хватило выдержки и самообладания не испугаться и избегать контактов с ними. Они решили действовать через меня. Я клянусь тебе, Анастасия, клянусь тебе всем, что есть на свете святого: если с Надей что-нибудь случится, я тебя застрелю. Буду ходить за тобой по пятам до тех пор, пока…
— Так, эту часть я поняла, — перебила его Настя. — И что я должна сделать, чтобы тебе вернули дочь?
— Ты должна сказать Косте Ольшанскому, что по делу Ереминой больше ничего невозможно сделать. Костя тебе поверит и приостановит дело.
— Он и так его приостановит сразу после праздников. Раньше все равно нельзя, закон не разрешает. Чего ты от меня-то хочешь?
— Я хочу, чтобы ты перестала работать по убийству Ереминой и чтобы производство по делу было приостановлено. На самом деле, а не для видимости, — медленно произнес Ларцев, не сводя с Насти немигающих глаз.
— Я тебя не понимаю…
— Да что я, Колобка не знаю?! — взорвался Ларцев. — Такое дело! Из него грязь во все стороны торчала! Я десять дней убил на то, чтобы его «причесать», пригладить, грязь эту как-нибудь спрятать, и то до конца не сумел это сделать, раз ты ее потом разглядела. Колобок такие дела не отпускает, он их будет грызть до самой смерти. И этими фокусами с липовым приостановлением ты мне голову не заморочишь.
— Откуда тебе известно, что приостановление будет «липовым»?
— Сам сообразил. Если ты поняла, как я работал в первые дни, то должна была понять, и почему я это делал. А коль так — ты не отступишься. И Колобок тоже. Я вас слишком хорошо знаю.
— А что Костя говорит?