Украденный трон

Пётр никогда ничего не скрывал, и все во дворце, да и не только во дворце, знали о его планах. Начать войну с Данией — этот проект настолько был разболтан и разнесён по Петербургу, что даже Екатерина могла строить свои планы на этом основании. Ей не надо даже пользоваться шпионами и выведывать о планах мужа. Он сам выдавал за пьяными столами все свои мысли — он не мог не рассказать, его распирало от идей и проектов. И пьяные собутыльники разносили по городу не просто слухи и сплетни, а вполне обдуманные мысли царя.

Война с Данией — это встревожило и взволновало гвардию. Слухи проникли даже в заграничную армию, и она тоже насторожилась. Семь лет войны с Пруссией, кровь без конца, и теперь по такой ничтожной причине, как кусок земли, за сотни вёрст отстоящий от России, кусок дорогой сердцу царя Голштинии, снова придётся лить кровь. Но даже и не это, пожалуй, делало царя нелюбимым и несправедливым — русский солдат привык подчиняться всем нелепым приказам, которые изобретало правительство... Но то, что армию хотели поставить на службу Фридриху, с которым столько лет воевали, сделать его, прусского короля, не столько союзником, сколько руководителем, подчинить ему русских солдат — это вызывало ропот не только офицеров, но и солдат. Тревожные слова: «Измена, измена, измена» — носились в воздухе. В армии ещё не забыли измены Апраксина, превратившего победную поступь армии в поспешное отступление. А уж то, что Пётр хотел переменить веру, жениться на Воронцовой, принести присягу Фридриху, переполняло чашу терпения. Армия пока не бунтовала, хотя восемь месяцев ни офицеры, ни солдаты не получали жалованья и припасов и вынуждены были обходиться своими силами. Доведённая до бунта армия могла и подняться против своего господина.

Екатерину мало интересовало то, что исходило от Петра в области внешней политики, её не интересовало, что Пётр хотел присягать на верность Пруссии и часть войск передать Фридриху в полное распоряжение. Но второй брак с Елизаветой Воронцовой ставил её, императрицу, в особое положение. И она бросилась вперёд, к неизвестному будущему, готовая ко всему. Надо будет умереть, она умрёт с гордо поднятой головой, не дрогнет под самыми жестокими пытками, умрёт спокойно, зная, что сделала всё для своего спасения.

Эти мысли придавали Екатерине силы, и она с энергией взялась за работу, которую так любила, — отдала свою руку, мысль перу...

Она перебирала в уме тех, кто ей предан и готов на всё ради неё — гетман Кирилл Григорьевич Разумовский, Панин, Орловы, Дашкова...

Она улыбнулась, вспомнив, как Преображенский гренадер Стволов в ответ на все уговоры Алексея Орлова потребовал знака от неё самой, Екатерины. Она дала этот знак — проходя по саду, приблизилась к стоявшему на часах Стволову и дала ему облобызать свою руку. Ей это не стоило ничего, все целовали её руку, она не подвергала себя никакой опасности, но у Стволова загорелись слёзы на глазах, и с той поры не было у неё более активного сторонника и более преданного человека.

Записки — это уже реальная опасность. Стоит им попасть в ненадёжные руки или случайно быть увиденными соглядатаями Петра, она пропала.

И ещё раз поклялась себе Екатерина — если смерть, то с гордо поднятой головой, спокойно и достойно...

Улыбка тронула её плотно сжатые губы, когда она подумала, что самый большой помощник для неё — сам Пётр. Вспомнилось, какую забаву сделал он для себя из самих похорон императрицы Елизаветы. Она прекрасно помнила этот день — двадцать пятое января 1762 года. Выдался он крайне морозным, холодным, светлым. Солнце из белёсых облаков светило так ярко, что каждая тень на белом снегу казалась траурной.

Государыня лежала в гробу в серебряном глазетовом парадном платье, на голове её — большая императорская корона из золота с надписью на нижнем обруче: «Благочестивейшая Самодержавнейшая Великая Государыня Императрица Елизавета Петровна, родилась 18 декабря 1709 года, воцарилась 25 ноября 1741, скончалась 25 декабря 1761 года».

Екатерина хорошо помнила, до последней точки, эту надпись, потому что ей пришлось заниматься всеми траурными делами, и она бесконечно выспрашивала всех придворных старых дам об обрядах и обычаях, которые приняты в России при погребении.

Гроб, выставленный на высокий катафалк, укрыли горностаевым спуском, позади возвышался золотой государственный герб.

Катафалк медленно подвигался среди бесчисленных толп народа через мост в Петропавловскую крепость.

Первым шёл Пётр в траурной, волочащейся по земле епанче, шлейф которой нести обер-камергеры.

За ним следовала Екатерина, потом самые близкие родственники Скавронские, за ними Нарышкины, а потом уже все по рангам.

Все шли пешком от самого дворца до собора.