Украду тебя у судьбы

Можно. Всё можно. Но на это нужно время. Будут ли они ждать? Впрочем, великая сила денег творит ещё и не такие чудеса. Однако, шанс есть. Вот только как разорваться на две половины? Дети, Лида, работа. Хотя Лиду можно смело вычеркнуть. С работой тоже утрясти. А детей от матери нужно забрать. Мне снова нужна няня. И время. Но не использовать пусть маленький, но шанс, я не могу. Я должен её увидеть и поговорить!

Я не стал оригинальничать. Набрался смелости и вошёл в Ивину комнату. Зашёл и пропал.

Здесь всё кричало о ней. Разложенные аккуратно вещи. Лицо её бабушки в старой затёртой рамке. Халат, что раскинулся на спинке стула так небрежно и так… по-домашнему.

Я не удержался. Прижал его к лицу. Вдыхал Ивин запах, сжимал ткань так, что мог бы оставить синяки, будь она человеческой кожей.

Минута слабости, когда меня никто не видит. Можно не изображать из себя сильного, властного, умудрённого опытом. Не надо бояться, что кто-то увидит меня и осудит или посмеётся. Сейчас именно тот момент, когда я могу побыть открытым, как развороченная страшная рана.

Нет, я не стал ни выть, ни рычать, ни плакать – никогда не мог настолько выплеснуться, чтобы выжечь эмоции снаружи. Но я беззащитен – без щитов стою. Голый перед самим собой, и мне не стыдно. Больно.

Я осторожно кладу халат туда, откуда взял. Окидываю комнату взглядом. Прохожусь и трогаю вещи. Нахожу сумочку и забираю документы. Как хорошо, что она не прячет важные бумаги в укромном месте – не знаю, хватило ли мне сил шарить по углам.

Я знаю: это может не помочь. Но это мой шанс, и я им воспользуюсь.

«Позвони мне. Не исчезай без объяснений. Позвони, и мы поговорим», – пишу я размашисто на вырванном из блокнота листке.

Кладу записку так, чтобы она её нашла. Обязательно наткнулась и заметила. Я не верю, что Ива не захочет говорить. Не верю, что она молча растворится непонятно где и не даст нам ни единого шанса. Так не бывает. Мы даже не ссорились.

Слабые аргументы, но если я начну думать, что это конец, разрыв, что я больше никогда её не увижу, можно сойти с ума.

Я выхожу из комнаты. Женя, как верный часовой, стоит в коридоре. Становится смешно: он как будто мой подельник и стоит на стрёме, пока я краду важные документы. Впрочем, всё почти так и есть.

– Что, брат, не очень хорошо получается? Вот, я теперь вор, – показываю паспорта, зажатые в руке.

– Всё нормально, – улыбается он белозубо. – Я тоже не святой. Жизнь столько раз ставила меня в разные позиции, что приходилось как-то крутиться. Так что из нас двоих – ты почти святой. Пошли, я накормлю тебя ужином. Не жрал небось целый день.

Я вдруг понимаю, что голоден. Он прав.

На кухне меня снова накрывает тоской и воспоминаниями. Я почти страдаю галлюцинациями: слышу Катькин смех, голос, Ивины тихие ответы плавают в воздухе.

А ещё приходит в голову мысль: если бы я её не потерял, то не смог бы понять, насколько она мне дорога. Вот уж воистину: что имеем не храним, потерявши – плачем.

– Прорвёмся, Андрей, – ловит моё настроение Женя. – Сегодня полоска тёмная, а завтра, глядишь, солнце появится – согреет и подарит свет. Я не уйду отсюда. Дождусь её. Ванька ответственная. Не сможет исчезнуть просто так. За вязанием своим явится – зуб даю.

Я хочу ему верить. Неистово.

– Мне нужно вернуться. Там дети. Мама устаёт. Надо найти няню, Лиде – квалифицированную сиделку-медсестру, если та, что сейчас, не справится. И дела надо разгрести. Что-то у меня творится со всеми этими событиями – понять не могу. Не до того как-то.

– Останься. Переночуй. Отдохни, – ставит Женя передо мной тарелку разогретого супа и салат. – До утра всё подождёт. А мы тут поговорим. Послушаешь мои начитки. Тебе понравится.

Я не сомневаюсь. Он прав. Нужно хоть на несколько часов побыть самим собой, а не боссом, папой, сыном. У меня всегда слишком мало времени для себя. Может, поэтому я теряю человеческий облик, становлюсь то ли машиной, то ли зверем.

К чаю вернулись Ираида и старый Козючиц. Они шли, держась за руки, как подростки. И так это выглядело трогательно, что я почувствовал, как обручем сжимает горло.

– Андрей Ильич! – обрадовался старый интриган. Искренне обрадовался. – А мы как раз говорили только что о вас. Что покинули, бросили, исчезли. А тут, наш дорогой, столько дел.

– Не нужен я никому, – неожиданно жалуюсь противному – как я всегда считал – старику. Звучит это… не очень взросло. Словно я манипулятор и давлю на жалость.

– Ну, это вы зря, – отодвигает он стул и помогает Ираиде сесть. – Ивушка скоро вернётся. Придёт в себя, заскучает – и вернётся. К нам, к Женечке, к вам. Она ведь цельная. Такие не размениваются по мелочам. Уж если любят, то всей душой. Уж если чем заняты – отдают сердце и не сворачивают.

Внутри ворочается недовольство и печаль. Какой-то чужой старик знает об Иве больше, чем я. Вот это ещё – неумение чувствовать, видеть. Впрочем, я давно знаю: плохо разбираюсь в женщинах, не умею. И каждую из них пытаюсь впихнуть в привычный шаблон. Это моя беда.