Украду тебя у судьбы

Что-то в её гладком рассказе не сходится никак, но большего сейчас я не добьюсь. Поэтому нужно встать как можно скорее на ноги, что весьма проблематично, если учесть, что одна нога в гипсе.

– Мне телефон нужен, – перебиваю я идиллическое описание жития под руководством мамы. – Работать надо. Дела никогда не ждут.

Нет, я не стал биться головой и впадать в депрессию. Не хочу. Я не верю в то, что мать сейчас сказала. Возможно, она чего-то не знает или не поняла. К тому же, я могу ей позвонить и всё узнать. Услышать её голос.

От этих мыслей мне становится легче. Я почти успокаиваюсь.

– Какая работа, сынок? – бормочет мать. – Лечись, отдыхай, сил набирайся.

Она повторяется, говорит одно и то же, думает, что успокаивает меня.

– Мам, – прикрываю глаза и пытаюсь говорить ровным голосом. – Ты же знаешь: я не умею валяться в постели. И буду больше нервничать, если не смогу занять себя делом. Работать я умею лучше всего. И разбираюсь в делах намного круче, чем в женщинах, – не удержавшись, язвлю, позволяю себе выпустить пар.

– Ну, как знаешь, – вздыхает она.

Я знаю, что нужно себя чем-то занять. Не книжки же читать, в самом деле. Тем более, что дела мои не так хороши, как кажется. Но матери об этом я не говорю. Не нужно ей волноваться. Пусть лучше за детьми смотрит, пока я вынужден прохлаждаться в клинике.

Пока ко мне возвращается средство связи с миром, я мысленно составляю план действий. Нужно поговорить с доктором и высчитать необходимый минимум пребывания здесь. Надо попросить, чтобы доставили сюда мой ноутбук и бумаги, необходимые для работы. А когда мне никто не помешает, я позвоню Иве. Позвоню и поговорю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Не буду гордым и неприступным. Не хочу быть непонятым изгоем, для которого ни у кого не найдётся тёплого слова, любви, наконец. Всё, что между нами происходило, не может быть ложью. Только не Ива. Не её чистота. Я уверен: что-то случилось. Она бы никогда не бросила детей из-за прихоти или потому, что я попал в больницу. Слишком глупо и абсолютно не вяжется с нежной ранимой девушкой, что готова была отдать все деньги, лишь бы я спас бизнес.

– Пап, – осторожно просовываются в дверь дорогие сердцу мордашки. Я улыбаюсь им.

– А нас Светлана Петровна привезла, – докладывает Катя и трогает пальчиком гипс. – У тебя теперь толстая нога?

– Нога в скафандре – будет точнее. Меня заковали, чтобы нога не шевелилась. Так быстрее срастётся сломанная кость.

У Катьки глаза круглые, ей всё интересно. Дай ей волю, она бы везде нос засунула, всё бы попробовала.

– Вырасту, стану врачом. Ты будешь старенький, а я буду делать тебе укольчики, чтобы ты не болел.

Я мысленно вздрагиваю и от укольчиков, и от «старый», но мужественно терплю Катины разглагольствования. Илья сидит на стуле. Поглядывает на меня исподлобья.

– Мы скучаем по тебе, – говорит он неожиданно. – Лучше бы мы дома. Бабушка покоя не даёт.

Кажется, кто-то жалуется. Я сдерживаю улыбку.

– Придётся немного потерпеть. Как только разрешат, я сразу же вернусь домой. Буду долечиваться на месте. Всё будет хорошо, сын.

Катя расцеловывает меня в обе щёки. Илья всё так же сидит. Он целоваться не будет. Мужик почти. Но уходят они неохотно, а я радуюсь: кажется, моя непредвиденная травма помогла невольно. Сына проняло. И у меня есть все шансы наладить наши отношения.

Потом приходил следователь. Затем мне привезли ноут и документы.

А когда становится тихо, когда заканчиваются процедуры и меня оставляют в покое, я вздыхаю с облегчением. Сжимаю в руке телефон. Смотрю на него некоторое время, а затем решительно набираю знакомый номер. Набираю и слушаю, как уходят в пустоту гудки. Долгие, томительные гудки, что отделяют меня от девушки, которая прочно поселилась в моём сердце.

Глава 10

Ива

Я выхожу из хранилища, зажимая смайлик в руке. Смотрю, как напряжены плечи и взгляд Самохина, и мне становится смешно. Он переживает, а я не могу удержать улыбку – она выползает и растягивает губы. Весело. Неимоверно весело от всей дурацкой ситуации.

Кто-то сходит с ума из-за этих денег, Андрей пострадал, возможно, из-за мифического наследства, а его нет. Или уже нет. Пусто. Птичка упорхнула из клетки, оставив лишь улыбающуюся рожицу.

– Вот, – протягиваю ему раскрытую ладонь. Я надолго запомню этот взгляд – непонимающий, застывший.

Самохин поднимает на меня глаза.

– Я так понимаю, это и есть наследство, – объясняю ему тихо. – Пойдёмте отсюда.

Я направляюсь к выходу, Самохин идёт за мной вслед. Я слышу, как он шумно дышит. Взволнован или растерян? Расстроен? Пока не понять.

Мы садимся в машину, но отъезжаем от банка не сразу.

– Ничего не понимаю, – трёт нотариус переносицу.

– Денег нет, – говорю я очевидное. – Есть лишь послание – вот этот жёлтый кружок.

– Издевательская насмешка, – бьёт он пухлой рукой по рулю и повторяет: – Ничего не понимаю!

– Возможно, отец жив? – подсказываю ему очевидное. Самохин мотает головой, словно хочет вытрясти из ушей мой тихий вопрос.

– Будь так, он бы оставил хоть какое-то объяснение.