Украина между Россией и Западом: историко-публицистические очерки

Чтобы завершить этот сюжет, следует сказать, что в наше время вопрос о том, кому принадлежит приоритет в создании Древнерусского государства, потерял свою остроту. С одной стороны, уже никто не спорит с тем, что варяги принимали участие в начальной русской истории, с другой — всем стало очевидно, что государства являются прежде всего продуктами внутреннего социально-экономического развития обществ. Что касается варягов, то здесь и спорить не о чем. Они никак не могли принести в восточнославянский мир структурированную государственность, поскольку еще не имели таковой у себя на родине.

Оказавшись по воле случая в чужой стране и в чуждом для себя мире, варяжские пришельцы должны были очень быстро адаптироваться к новым условиям жизни, перенять от восточных славян традиции их государственности, принять их властную титулатуру. Неслучайно Рюрик и его ближайшие преемники назывались не конунгами, коими они были в прошлом, но князьями. Да и по существу натуральными варягами были только Рюрик, Олег и Игорь. Остальных ближайших к ним князей можно называть варяжскими лишь весьма условно. Ольга была славянкой, ее сын Святослав — наполовину славянином, а Владимир и вовсе на три четверти славянином.

Трудно сказать, сколь долго сохранялся в киевском княжеском роде пиетет по отношению к своему норманнскому происхождению, но совершенно определенно уже со времен Ольги и Святослава этот род не мыслил себя вне интересов государства, во главе которого находился. Судя по именам, княжеский род на Руси вообще надолго забыл о своем легендарном первопредке. Память о нем всплыла только в третьей четверти ХІІ века и не получила сколько-нибудь широкого распространения. Его именем за всю историю Руси домонгольского времени были названы только два князя. Не было и «гордого именования князей Рюриковичами», как об этом пафосно сообщается в издании, посвященном открытию памятника Рюрику и Олегу в Старой Ладоге. «Ярославичами», «Мономаховичами», «Ростиславичами», «Ольговичами» князья именовались, а вот «Рюриковичами» — нет.

Из летописных свидетельств явствует, что начало восточнославянской политической организации относится к третьей четверти І тысячелетия н. э. Перечисляя восточнославянские племенные объединения, Нестор и его предшественники называют их поименно — поляне, древляне, северяне, дреговичи, словене и другие, а там, где пытаются определить их социальную организацию, — княжениями. После смерти полянского князя Кия, замечает летописец, «почаша родъ ихъ княженье в поляхъ, а въ деревляхъ свое, а дреговичи свое, а словѣни свое»[153]. Род здесь определенно выступает как правящая княжеская династия.

В юбилейном сборнике «Средневековая Русь», посвященном 1150-летию зарождения российской государственности, историк А. А. Горский пришел к выводу, что предложенный им ранее термин «племенное княжение» не вполне удобен в употреблении, поскольку определение «племенное» сохраняет иллюзию, будто эти общности носили родо-племенной характер. Теперь он предлагает применять к ним термин, известный в византийских источниках, — «славинии»[154].

Должен огорчить А. А. Горского. Термин «племенное княжение» был введен в научное обращение не им, но Д. Я. Самоквасовым еще в начале ХХ века. «Формой общежития русских славян ІХ века, — писал он, было племенное княжение, племенное государство... Таких государств на всем пространстве земли между Ладожским озером и Черным морем, Карпатами и верхним течением Волги было только двенадцать»[155]. В 1960-1970-х годах этот термин широко применялся по отношению к летописным племенам третьей четверти І тысячелетия н. э. В том числе и автором этих строк в книгах «Історична топографія древнього Києва», «Древнерусский феодальный город»[156] и др.

Опасения А. А. Горского, что определение «племенные» порождает иллюзию некоей архаичности этой общности, безосновательно. О терминах ведь договариваются. А то, что летописные племена — не мелкие родоплеменные образования, а крупные территориальные объединения, союзы племен, ни у кого из занимавшихся этой проблемой не вызывало сомнений уже со времен А. А. Спицына и Д. Я. Самоквасова.

И уж, конечно, его никак не может заменить византийский термин «славиния», поскольку он не имеет социально-политического содержания, а является этническим определением, уточняющим, что «поляне», «древляне», «северяне» и прочие являются славянами[157]. Этот термин не отвечает на вопрос, на каком этапе политического развития находились восточнославянские «славинии». Попытки объяснить их социальную сущность новомодными терминами «сложного и сверхсложного вождества», что предлагает А. А. Горский, не кажутся удачными. Да и зачем придумывать какое-то вождество, когда в летописи имеется термин «княжение»? Не проще ли соотносить эти ранние восточнославянские княжения с военно-демократической стадией государственности, установленной Ф. Энгельсом?