Украина между Россией и Западом: историко-публицистические очерки

Бывший министр иностранных дел Украины П. Порошенко продлил аналогический ряд еще дальше, до так называемой «оранжевой революции» 2004 года в Киеве. Это тоже не вполне адекватная аналогия. Но все же более корректная, чем предложенная Д. Быковым, хотя бы потому, что, как и движение декабристов, киевский ноябрьско-декабрьский путч был организован людьми, принадлежавшими к правящему сословию и также оказавшимися несостоятельными. Вожди декабризма начали предавать свое движение еще до Сенатской площади, вожди «оранжистов» — после площади Незалежности, то есть уже после победы над ненавистным режимом президента Л. Кучмы.

Роднит столь отдаленные явления и то, что ни декабристы, ни «оранжисты» не имели альтернативной программы переустройства государственной системы правления. Первые предлагали ту же монархию, только конституционную, вторые — то же президентство, только без неограниченных полномочий. Даже при очень большом желании назвать эти прожекты революционными нельзя.

В ходе дискуссии никто не вспомнил о том, что в одном ряду с декабристским восстанием 1825 года стоит февральский переворот 1917 года. Он ведь тоже произошел внутри системы. Путч против несостоятельного царя организовали люди, находившиеся возле трона. Они же (Гучков, Шульгин) вынудили Николая ІІ подписать манифест отречения от престола, но... в пользу брата Михаила. Царское окружение дружно предало Николая ІІ, но, как ему казалось, не монархию. Это действительно не входило в его планы, но когда Гучков объявил о царе Михаиле Романове, рабочие его чуть не растерзали. Вскоре последовало отречение Михаила от престола. К этому его вынудил Керенский, ставший затем председателем Временного правительства.

При желании можно найти и другие аналогии декабризма, благо, отечественная история никогда не отличалась бесконфликтным эволюционным течением. Периодически она переживала социальные катаклизмы, неизменно влиявшие на исторический процесс. Однако более важно определить место этих потрясений в общем потоке истории, а также, как говорили раньше, выяснить их движущие силы. Социологические клише, согласно которым социально-политические конфликты разделяются на прогрессивные и реакционные, здесь вряд ли применимы. При внимательном рассмотрении окажется, что в них было и то и другое, и неизвестно, что в конечном счете матери-истории более ценно или, наоборот, вредно.

П. Порошенко, упомянув о событиях ноября-декабря 2004 года, отметил, что народ вышел на площадь и сказал свое слово. Примерно так же оценивались конфликты прошлого и с позиций исторического материализма. Народ больше не мог терпеть гнета капиталистов и помещиков или засилья чужеземцев и брался за оружие. И, казалось бы, спорить с этим невозможно. Действительно народ выходил на площадь и действительно брался за оружие.

Но спонтанно ли и по своей инициативе? И был ли он един в этом порыве? Анализ событий, связанных с социально-политическими кризисами, показывает, что практически всегда народ провоцировала, организовывала и управляла им определенная социальная (политическая) группа. То ли отстраненная от государственного управления, то ли полагавшая, что занимает в нем место, не подобающее ее возможностям.

Чтобы народ мог взяться за оружие, кто-то должен был ему дать его. Как это было во время февральского путча в Петрограде, когда народные дружины получили оружие из государственных арсеналов. Чтобы народ в холодные месяцы осени-зимы 2004 года смог проявить свой решительный протест на киевском Майдане, кто-то должен был обеспечить его теплой одеждой, горячим питанием, палатками, биотуалетами, подъемными на дорогу из какого-нибудь галицкого городка в Киев, наконец, чуть ли не круглосуточной развлекательной программой.

А теперь давайте зададимся вопросом: имели ли вожди майданов, будь то Сенатский, Незалежности или Дворцовый, моральное право отождествлять свои интересы с интересами народа? Определенно нет. Ссылки на волю народа являются обыкновенной политической демагогией. Не было в отечественной (да и в мировой) истории ни одного бунта или революции, которые поддерживались бы всем народом. Практически всегда социальные кризисы вызывали раскол в обществе, разводили его представителей по разные стороны баррикад. Нередко заканчивались братоубийственными гражданскими войнами, что имело место в послереволюционных России и Украине.

Я не принадлежу к тем, кто к месту и не к месту употребляет слово «революция», потому что, во-первых, далеко не каждый социальный или национальный кризис соответствует этому понятию, во-вторых, революция — это всегда трагедия для страны, народа и элиты (даже той, которая спровоцировала или поддержала так называемые революционные преобразования). Нередко это просто потерянные в экономике, культуре, социальной сфере годы и десятилетия.