Украина: моя война

Политика Путина есть классический (и довольно удачно исполненный) цезаризм, практически в хрестоматийной версии. Отсюда и его формула: либерализм (гегемония) + патриотизм (консерватизм). Оба идеологических крыла для Путина жизненно необходимы: либералы обеспечивают связь с глобальной капиталистической системой, патриоты позволяют держать либералов под контролем, вселяя в них страх возможного жестко антилиберального поворота курса. И те и те необходимы Путину, и те и те ему идейно чужды. Цель цезаризма — сохранение у власти правящей верхушки, а не какая-то идеология. Отсюда прагматизм и идеологическая индифферентность: авторитарный лидер в цезаристской системе легко обращается то к одной, то к другой идеологической системе, не следуя ни одной строго и когерентно.

Грамши подробно анализирует феномен цезаризма в разных исторических ситуациях, и всякий раз картина удивительно до деталей напоминает современную Россию 2000–2014 годов. Цезаризм полностью объясняет, почему системные либералы (мы называем их шестой колонной) и системные патриоты (софткор-консерваторы) считают Путина «своим» при всей полярности своих мировоззрений, а внесистемные либералы (пятая колонна, носители чисто гегемонистского дискурса, интегрированные напрямую в мировую капиталистическую систему — в первую очередь, ментально) и внесистемные патриоты (хардкор-консерваторы), напротив, считают Путина «врагом» (первые «фашистом», вторые «предателем»).

Цезаризм Путина настолько бросается в глаза, что странно, как его не заметили западные политологи, традиционно уделявшие Грамши большое внимание, особенно в контексте его сходства с постпозитивистскими и постмодернистскими теориями (в частности, с эпистемологией Фуко). Это, кстати, ответ на вопрос «Who is Mister Putin?» — цезарист, прагматик, реалист, то есть ни либерал, ни консерватор.

Стены Путина

Полученную модель цезаристской России можно отобразить на схеме.

Эта схема принципиально важна для корректного понимания того, что происходит в России. Самое главное, что в ней наглядно заметны граничные вертикальные линии, которые являются пределами цезаризма. Путин и функционально, и субъективно идеально вписывается в политико-идеологическое пространство, заключенное внутри цезаризма. Это пространство является для Путина догматическими стенами. Они непреодолимы. Путин может приближаться к ним вплотную, но он не может их пройти. Левая (от читателя) стена — упор Путина в его движении к системному и последовательному консерватизму — не прагматическому, но идеологическому, то есть к православно-евразийскому или аналогичному — русско-мессианскому, континенталистскому, многополярному мировоззрению.

Левая стена определяется слоганом: «Вызов Западу, Россия — не часть западного мира, а самостоятельная цивилизация, опора на собственные силы или просто война».

Правая стена — «Утрата суверенитета, Россия как объект (а не субъект) мировой политики и экономики, внешнее управление».

Цезаризм кончается там, где главное действующее лицо проламывает одну из стен. В этот момент система рушится. Пролом стены означает, что правитель переходит из плоскости технического прагматизма в плоскость идеологии, и в этом случае он должен быть готов пожертвовать и собой, и статус-кво Государства в пользу Идеи, которая становится отныне доминирующей. Этот переход от прагматизма к идеологии является существенным. Либеральная гегемония — это именно идеология, и ее центр находится вне России. Поэтому ее сторонники в пределе готовы пожертвовать Россией в пользу либерализма. Либерализм и западничество становятся своего рода «секулярной религией», возводимой в ранг сверхценности. Но то же ждет Правителя и при проломе левой стены: здесь также во имя Русского Мира может потребоваться рискнуть не только собой, но и страной, если дело дойдет до войны. Не говоря уже о статус-кво. Это тоже сверхценность и Идея, но только противоположная, антилиберальная и антизападная.

Это легко понять на примере французских или германских князей, встававших на сторону гугенотов (протестантов) в XVI веке. Для них король (император для австрийцев и немцев) был первым среди равных. Периодически они входили с ним в частные технические противоречия. И чтобы оформить эти противоречия идеологически (религиозно), они вставали на сторону Лютера или Кальвина, выступавших против католицизма вообще и против сакральности королевской власти. Не будучи сами идеологическими протестантами, они пользовались Реформацией для решения своих властных проблем. Но в истории их личные мотивы давно забыты и кажутся ничтожными, а католико-протестантские войны предопределили политическую структуру Европы после Тридцатилетней войны вплоть до нашего времени. Пока графы и князья находились в общей католико-роялистской системе, их противоречия носили технический характер. Но когда они вступали в область религии, начинали действовать другие, более масштабные законы, что приводило временами к гражданским и межнациональным войнам под знаменами Идеи.