Украина — не Россия

До начала 1999 года я не задумывался о том, как родилась басня о Никите Хрущеве, который будто бы по пьяному делу, в приступе щедрости и в связи с трехсотлетием воссоединения Украины с Россией, одним росчерком пера подарил Украине Крым. Мне было достаточно знать, что это одна из тех выдумок, без которых не обходится общественное мнение, когда бывает сильно задето каким-нибудь серьезным событием. Я ведь имел некоторое представление о том, как такие дела делаются в жизни, а не в устном народном творчестве, знал о советских управленческих процедурах — сколько, например, согласований требуется по неизмеримо более мелким вопросам, для чего создаются межведомственные и прочие комиссии, включаются эксперты, какую роль играли научно-исследовательские учреждения, как много во многих случаях зависело от точки зрения местных властей и учреждений, от низовых настроений, я знал, как трудно бывало даже первому лицу государства, даже такому тирану, как Сталин, «пробить», «пропихнуть» иное свое решение, довести до конца какое-то дело, если оно не по душе бюрократическому аппарату. Не случайно уже в наше время стали употреблять выражение «политическая воля» — чтобы сдвинулось что-то с мертвой точки и не остановилось перед самым финишем, нужна, мол, политическая воля высшего руководства, президента прежде всего. Подразумевается, что ты должен не только высказать пожелание или согласие, дать поручение, подписать указ, выдвинуть законопроект, но лично проследить исполнение, каждый этап, каждую ступеньку, «давить» и «давить», «продавливать»… А если учесть, что требующих твоей «политической воли» дел не одно-два, а несколько больше, а в сутках только 24 часа, и существует «текучка»…

Как для всякого человека, входившего в руководящую обойму, для меня само собою разумелось, что принятию решения о передаче Крыма (или, допустим, Таймыра — это все равно) из одной союзной республики в другую предшествовали долгие разговоры на местах, вызревало номенклатурное, и не только номенклатурное, общественное мнение, писались справки и докладные, в центр шли письма из райкомов-исполкомов, а также от активных граждан. Так действительно и было — писали люди в Киев и Москву, выдвигали мотивы. Мотив, собственно, был один, и не могло быть тогда другого: удобство управления, то есть, географическое положение Крыма. Крымское руководство, крымское чиновничество считало, что будет удобнее решать хозяйственно-административные вопросы с Киевом, чем с Москвой.

Как раз начиналось послевоенное хозяйственное восстановление, а точнее сказать, освоение полуострова, он ведь, за исключением узкой прибрежной полоски, был, в общем, пустынен, это была целина. Крымскую целину поднимали примерно тогда же, когда и казахстанскую, сибирскую, алтайскую, только без восточной романтики. В то время даже на Кубани были нетронутые земли. Все, что требовалось Крыму для жизнедеятельности, поступало из Украины. Без днепровской воды и донбасского угля он и сегодня не мог бы существовать. Была предпринята попытка заселить степной Крым в организованном порядке. Существовало специальное ведомство по набору рабочей силы и переселению… не народов, конечно, принудительным переселением народов занимались другие ведомства, а это имело дело с добровольцами, их на казенный счет доставляли туда, где в них была потребность — в Донбасс, Сибирь, в северные районы, помогали с жильем, давали средства на обзавод — примерно так, как была поставлена деятельность переселенческого ведомства при Столыпине, только с поправкой на советские реалии.

Так вот, в конце сороковых — начале пятидесятых годов проводился большой «оргнабор» для заселения Крыма, и взоры вербовщиков, естественно, обратились в первую очередь в сторону Украины, на ее относительно густонаселенные районы. Я помню, что несколько семей поехали в Крым и из моего села, писали, как там трудно — кругом голая степь, не хватает воды, водоснабжение было одной из тех главных социально-хозяйственных проблем, решение которых имели в виду местные крымские власти, когда ходатайствовали перед Москвой и Киевом о переподчинении Крыма Украине.