Украина скаче. Том II

Как никто из участников сегодняшнего военного совета, Полдурак остался доволен. Он угадал, что и президент им доволен, он смотрел на него как на молодого, способного читать мысли по выражению лица, по намекам, и делает на него ставку. Не зря он его так возвысил. Из начальника личной охраны в звании капитана сразу в генералы и булаву министра обороны. Теперь украинская артиллерия будет стрелять только фосфорными снарядами. Если враг не сдается – его уничтожают. Кто это сказал? Шевченко, автор Кобзаря? Гм, где бы достать этот Кобзарь, чтоб хоть заглавие прочитать. Наверняка в этом Кобзаре есть инструкции по стрелковому делу. А может это Бандера? Это его слова. А что касается генеральских дачных палаток вблизи линии фронта…ну что с ними, стариками, поделаешь? И я когда-то буду старый. А на старости, ой как хочется побаловаться клубничкой.

Это был воскресный день, ближе к вечеру. Новенький Мерседес подкатил к генеральскому палаточному городку. Никто не встречал министра обороны, все палатки были наглухо закрыты на молнию, но в каждой палатке, слышались ахи, вздохи и непрерывный хохот.

– Посиди в машине, а я тут похожу, послушаю…

– Мне бы тоже не мешало, – сказал водитель Воробей. – Позвольте, а?

– Только не вспугни, а то накажу.

Министр долго расхаживал, останавливался у каждой палатки, прислушивался, впадал в тоску от однообразия, но ему очень хотелось наткнуться на своего предшественника Киваля. Палатка Киваля находилась в центре палаточного городка и в спешке обитатели не затянули молнию до конца. Оттуда раздавались не только голоса, но видны были пикантные картинки.

– Отрежь его, он ни на что негодный! – командовала молодуха в костюме Евы.

– Еще сотню прибавляю, потерпи. Он у меня такой, что не сразу становится боеспособным.

– Так надо было сразу привести его в боевое состояние, а потом вызывать цель.

Генерал Полдурак пошел в свою палатку и начал готовиться к продолжению военного совета недалеко от военных действий. В это время на всех фронтах царило затишье. Солдаты утомились не только от жары, но и от недоедания. Перловая каша еще не была доставлена, что касается гречневой, то она полагалась только высшему командному составу. Мясо и мясные изделия опасно было доставлять в такую жару, поэтому весь рядовой и младший командный состав перебивался на американских пакетах, так называемых завтраках.

Раненые, которых, как правило, не увозили в лечебные учреждения, потому что они уже не представляли интереса для командования, ревели, кричали, требовали к себе внимания. Те, кто отходил в мир иной, представлял наибольший интерес: их зашивали молниями в черные мешки, выкапывали яму на пять, на десять человек и погребали без священника, без отпевания.

Спустя два часа после прибытия, Полдурак послал своего водителя по палаткам с объявлением, что клубничка уже должна кончиться, и их с докладом ждет министр обороны в своей палатке.

Работники Генерального штаба, увешанные схемами, планами, отчитались быстро, а вот командующие бригадами, полками и объединениями особого назначения, отчитывались долго, бестолково, приводили в пример подвиги своих подчиненных, которые были совершены две недели тому назад и больше.

Министр давал накачку каждому по очереди и обязывал, несмотря на протесты, будто по ошибке запускать снаряды с фосфорной начинкой по жилым кварталам, детским садам, школам, институтам. Эти команды воспринимались с напряженным одобрением и тут же уходили в войска. Города без электричества и воды вновь начали освещаться смертоносными снопами, дугой ниспадающими с неба.

46

Доблестная украинская армия несла потери ежечасно, ежедневно, ежемесячно. Генералы не спешили докладывать президенту о потерях, да он и не особенно интересовался: у него голова болела, как накормить, одеть, обуть тех, кто живы и могут держать в руках ржавый автомат. Благо, Коломойша выбрасывал по миллиону долларов в день на содержание «Правого сектора» и других наемников-головорезов, а так бы без него, без Коломойши, давно могла бы наступить катастрофа. Но Коломойша таким образом набирал вес и Вальцманенко это хорошо понимал, и все больше и больше нервничал. В очередной приезд могущественной Нудельман, он поплакался, но она не только успокоила, но и пристыдила его. Он успокоился, а о том, что его обвинили в трусости, забыл. Это привело к тому, что он перестал интересоваться судьбой тех, кто потерял руку, ногу или вовсе остался умирать в донецкой степи от ран, голода и отсутствия медицинской помощи, а за ним и генералы невольно стали следовать его примеру. Таким образом, сложилась порочная практика: кто перестал стрелять, кто не может этого делать в силу физической немощи, тот не наш, тот пусть думает, как выжить самостоятельно.

Такое положение дел ломало психику тех, кто лежал на земле и днем и ночью, кто медленно умирал на поле боя, теперь уже никому не нужный. И только…потому, что живых тушек крепко держала в своих когтях нацистская бандеровская философия: убей русского, он во всем виноват.