Украинская каб(б)ала

В Лавре было многолюдно, как обычно бывает в канун Великой Пасхи, и я порадовался, услышав французскую, итальянскую, англицкую и другие речи, которые волнами плескались вокруг. Семен Львович пояснил, что это туристы, которым показывают Лавру в обязательном порядке, ибо остальные достопримечательности либо загажены, либо снесены пришлыми варягами под градостроительные планы. Затем он, как и обещал, оставил меня перед аркою, сообщив, что будет находиться на другой стороне улицы, возле какого-то Арсенала, который нынче служит главной кунсткамерой столицы.

Перекрестившись на образа, сторожившие арку, я вошел в древнерусскую святыню, с которой слово Божие проникло в восточные земли вплоть до Камчатки и иных территорий, населенных самоедами.

Великолепие отреставрированных строений потрясло меня, заставляло ежесекундно осенять себя крестным знаменем и благодарить Господа нашего, что милая моя Украйна наконец имеет свою поместную церковь и гордо встала в один ряд с московскими храмами, которые я никогда не обходил стороной, и не оттого, что был великим грешником, а из чисто художественных потребностей созерцать прекрасное и удивляться искусным мастерам, коими так богата Русь.

Полюбовавшись на золотые купола церквей, насладившись чистым сиянием голубого неба и вдохнув прохладный воздух, долетавший с Днепра, я медленно пошел по каменной дорожке, радуясь обновлению природы и предстоящей Пасхе. Затем я стал искать взглядом прихожан, дабы отвести душу в разговорах, а заодно узнать, где нынче можно заказать службу.

На подходе к митрополичьим палатам я заметил скопление женщин, которые держали в руках непонятные белые хоругви. Подойдя поближе и вежливо поздоровавшись, я хотел спросить, отчего хоругви белые, а не красные, либо синие, или зеленые, но вовремя заметил, что это вовсе и не хоругви, а большие листы бумаги с пляшущими буквами. Улыбаясь, я принялся изучать надписи. А написаны были странные вещи, никак не подходящие святости сего места: «Президента на трон! Украине – монархию!», «Фашизм не пройдет!», «Смерть националистам!». И еще: «Идентификационный код – уловка дьявола», «Педерастов в Днепр». Последний призыв меня изумил. Не скрою, я всегда отрицательно относился к любым проявлениям содомии, но чтоб вот так, на территории храма призывать к убийству грешников, это, по моему разумению, было не по-христиански. На то и существует Церковь, чтоб, покаявшись, любой грешник мог рассчитывать на прощение.

Женщины, среди которых были особы разных мастей – и полногрудые дуры, и скрюченные старухи, сошедшие с картин Страшного суда, и просто безликие сиромахи, лица которых выражали одну лишь покорность, – все умолкли при моем появлении. Заметив, что я старательно читаю их плакаты, одна из женщин, вероятно предводительница, поскольку у нее были в руках карандаш и толстая тетрадь, подозрительно фыркнула:

– Поддерживаешь? Тогда подпиши!

– Чего подписать? – удивился я.

– Неграмотный, что ль? Иль пьяный?

Я хотел вступить с ними в дискуссию, особенно по тезису о необходимости монархии для моей Украйны, однако, хорошо зная паскудные свойства кликуш (я и не сомневался, что нарвался на таких), весело пошутил:

– Да я это… неграмотный! И не местный, не киевский!

Дородная молодица, не оценив шутку, грозно рявкнула:

– Иди отсюда, покеда цел! Зубоскал чертов!

Улыбнувшись, я примирительно ответил:

– Ты чего такая сердитая, сестра?

– Ишь, сестру он нашел! А ну проваливай, кому говорят?! Ходют тут шпионы филаретовские, а потом грязью марают в своих газетах, ересь разводят!

Я не понял, кто такие «филаретовские шпионы», однако, уразумев, что к разговору сии дамы не расположены, решил идти дальше, но сперва спросил:

– Скажите, любезные, а где можно заказать службу?

– Чиво? – спросила скрюченная в три жгута старуха. – Службу? Ой, мильенер сыскался! Богатый женишок! Хватай его, бабоньки!

Ее товарки рассмеялись, да нехорошо, зло рассмеялись, и я, сконфуженный столь неприкрытой враждебностью, отошел от греха подалее.

Не требовалось особой сообразительности обнаружить, какая тропа ведет в главный храм. Каменная аллея, упираясь то ли в служебные помещения, то ли в монашеские кельи, была ограждена красными ленточками, через которые перешагивали крепкие бурсаки, разгоняя вокруг себя казарменный запах молодых тел. Посторонних за ленточки не пускали, за чем следили изможденные послушники в черных сутанах.

Я пошел по мощеной улочке к храму, но на подходе к нему меня остановили. Озабоченные мужики широко раскинули руки, а один из них крикнул:

– Стой! Сюда нельзя!

– Однако мне в храм… – пробормотал я, удивленный неожиданным препятствием.

– Погодь! Спецобслуживание!

Я оторопело смотрел на него, не понимая его неприязни. Диковинное слово «спецобслуживание» повергло меня в изумление. Понятно, что в храме находятся люди, на то их и строят, да ведь и я не собака, а человек, который имеет желание помолиться и заказать службы – одну за чудесное возрождение мое в вольной Украйне, а вторую за помин усопших другов моих и родни.